Уроки любви   ::   Уилсон Жаклин

Она поцеловала Грейс, неловко потрепала меня по плечу и вышла из комнаты, осторожно придерживая стакан, чтобы не расплескать молоко.

– Какая ты дура, Грейс! – прошипела я.

– Прости! – Она откусила еще кусок шоколадного зайца. – До чего же вкусно!

Она уснула с набитым ртом и сладко засопела.

А я еще долго не засыпала, разговаривая с Товией.



2

Я проснулась рано и еще раз пробежала глазами журналы, прежде чем разгладить их и спрятать под матрас. Потом я вытащила из постели хрустящую целлофановую обертку от зайца и спрятала ее тоже. Бросать ее в мусорное ведро было слишком опасно. Когда на отца накатит, он может и весь мусор перетрясти – обычно чтобы обругать маму за лишние покупки.

Я умылась и надела платье в красно-белую клетку. Косу я заплела красной тесемкой, на которую нацепила три ярко-алые бусины. Сюда бы подошла красная помада, но отец не разрешает нам пользоваться косметикой. Утро было прохладное, поэтому я надела еще красную кофту – странное изделие домашней вязки с капюшоном, как у гнома.

Грейс еще вовсю спала, губы у нее были измазаны белым шоколадом. Будем надеяться, что она хорошенько умоется, прежде чем идти на кухню завтракать.

Из спальни родителей раздавалось похрапывание, и я понадеялась, что кухня пока в моем распоряжении. Я сделала себе чашку чая и устроилась за кухонным столом с альбомом и новой коробкой акварели, пытаясь воспроизвести по памяти картину с Товией и ангелом.

Задняя дверь вдруг открылась, так что я подскочила. Кисточка с красной краской скользнула по бумаге, так что у бедного Товии оказалось огромное мускулистое бедро.

– Доброе утро, Красная Шапочка, – сказал отец, дергая меня за красный шерстяной капюшон.

Я постаралась изобразить пай-девочку.

– Привет, папа! – Я улыбнулась, промакивая рисунок бумажным платком.

Я в ужасе ждала, что отец заметит новые краски, купленные на украденные деньги за уроки математики.

– Что, испортила картинку? – Отец включил чайник, чтобы заварить и себе чаю.

– Ты вошел так неожиданно. Я думала, ты еще спишь. – Я поскорее закрыла коробку с красками, чтобы он не заметил, какие они новые.

– Я выходил в сад подышать, – Отец продемонстрировал глубокий вдох и выдох. – Прочистить легкие.

Он развел руками и хлопнул себя по груди в знак того, что прекрасно себя чувствует. На самом деле выглядел он ужасно – весь бледный, осунувшийся, а лицо такое напряженное, что видно было, как бьются жилки на веке и на виске. На нем была старая безрукавка, когда-то зеленая, а теперь странного болотного цвета. Рукава рубашки были закатаны с обычной отцовской тщательностью. Из-под них выглядывали голые руки, до того худые, что набрякшие вены, казалось, вот-вот прорвут кожу.

– Ты себя хорошо чувствуешь, папа?

– Ну конечно! – Он возмущенно посмотрел на меня. – Даже разрумянился!

Никакого румянца на его серой коже не было и в помине.

– А что это у тебя за странные головокружения? – Я решила воспользоваться случаем.

Это была ошибка.

– Что это тебе мать наговорила? Я совершенно здоров! Подумаешь, голова на минуту закружилась, так она уже подняла панику. – Отец подозрительно прищурился. – Она небось и тебя вербовала для своей кампании «отведем-его-к-врачу»?

– Что? – Я изобразила недоумение и попыталась сменить тему: – Что тебе сделать на завтрак, папа? Гренки? Яйцо сварить?

– Нет уж, ты его лучше не вари, Пруденс. Оно у тебя будет или совсем жидкое, или твердое, как камень. – Папа сам поставил кастрюльку с яйцом на плиту. – Ты бы училась у матери.

Отец был убежденным холостяком, пока мама не проложила путь к его сердцу своими йоркширскими пудингами и тортами на патоке.