В гостях у собаки   ::   Яковлев Юрий

- Ладно, - примирительно говорит Наташа, - куплю на свои деньги.

И тут я подхожу и здороваюсь. И сразу меня окружает особое гостеприимство, которое, оказывают питомцы внучки дедушки Дурова.

- Вася! Васенька!

Передо мной огромное, беззащитное в своей неподвижности существо. Розовато-коричневая шкура с перламутровым отливом. Ласты плоские, словно вылепленные из теста, а потом раскатанные катком.

В светлой оправе темные круглые глаза. А вокруг рта усы, висят как макаронины. Это Вася, Василиса. Малютка весом в семьсот килограммов. Она вылезает из "моря" на "берег", и каждое движение стоит ей огромных усилий. Вася вздыхает. Она таращит свои добрые глазищи и вздыхает. Что с тобой? Может быть, у тебя чтонибудь болит, а может быть, прорезаются зубки?

Из-под усов видны небольшие клыки. Пройдет время, и они станут бивнями. Бивни похожи на соху. Ими моржи перепахивают дно моря, извлекают раковины, а потом несут их на усах к берегу. И раскалывают клыками, как грецкие орехи.

Вася разглядывает меня, а я - Васю. И мне кажется, что она страдает оттого, что не может говорить. Я всегда подмечал это чувство в собаках. Но собаку, которая днем и ночью рядом с тобой, легче понять. А как узнать, что за тонкие переживания скрыты под толстой кожей этой морской царевны?

Из-за плеча на моржиху смотрит Наташа:

- Что тебе, доченька?

Доченька вздыхает. Как человек - только сильней и глубже. Потом переворачивается на спину, ловко подхватывает ластом мячик и начинает перекатывать его по животу. И я угадываю в этом странном существе что-то наивно детское, что звери хранят дольше и бережнее, чем люди. Капля за каплей я вбираю в себя это доброе детское начало, и мне становится легче.

...А потом я подхожу к морскому льву. Он черный и гладкий, как бритый черт. Движения плавные, волнообразные. Ни одного острого угла. Кажется, что Лель не движется, а ласкается. Он топорщит белые капроновые усы и лает.

- Не скрипи! - командует Наташа. - Разговаривай мягче. А теперь накажи себя.

Лель все понимает. Он начинает легонько - хитрец! - похлопывать себя ластом по мягкому месту. Впрочем, у него все места мягкие.

Черные глазки. Крохотные уши. И весь он такой самостоятельный, умный, понимающий.

- Я думала, что он не выживет, - словно сама себе, говорит Наташа. - У него был авитаминоз. Все тело в нарывах. Совсем угасал.

Он жил тогда у меня дома, в ванной. А я бегала по рынкам, доставала ему свежую рыбу.

За спиной раздается тяжелый вздох. Это вздыхает Вася. Ревнует к Лелю. И косит в нашу сторону шарообразным глазом.

- Пойдем?

И вдруг я ловлю себя на том, что мне не хочется уходить от этих ласковых питомцев моря. Какое-то чувство проклюнулось во мне и уже дало робкий всход.

- Можно дать им сахара?

- Нет, дай лучше рыбы.

Рыбы у меня нет. Но Наташа сует мне в руку серебристые слитки салаки. Я. беру их и кормлю Леля, а потом Васю. Запах рыбы приближает море. Наташа улыбается. В волосах у нее застряла рыбья чешуйка.

Надо уходить, пока не привязался!

И снова каменные коридоры и двери с надписью: "Осторожно:

хищники!" Я иду, смотрю по сторонам, прислушиваюсь. Из-за железной двери доносится тихий стон.

- Что это?

- Медвежонок.

- Болен?

- Да, болен... Его избил дрессировщик.

- Разве это разрешается?

- Болевой способ дрессировки.

- Этого дрессировщика болевым бы способом!

- Идем сюда.

Мы идем молча. Не поднимая глаз. Нам стыдно перед медвежонком за человека.

Почти в каждом живом существе скрыты удивительные таланты.

Их можно вызвать к жизни трудом и терпением. И тогда сложные цирковые номера будут казаться самим четвероногим исполнителям игрой, состязанием. Но можно разбудить способности страхом, болью - болевым способом. Тогда исчезнет веселая непринужденность. Ее сменит чувство самосохранения. Это бумажные цветы.