Весна сорок пятого   ::   Туричин Илья

Командир отделения гвардии сержант Яковлев беспокойно вертел головой, старался разглядеть слезящимися глазами что-то, что может представить для его отделения опасность. А что разглядишь в такой гонке?

Петр не то чтобы дружил с Яковлевым - дружба дело долгое, обстоятельное. Вот с Великими Вождями была дружба - равенство и братство. Один за всех, все за одного. А Яковлев - сержант, командир - какое уж тут равенство! Яковлев приказывает - ты выполняешь. Должен. Обязан. А сам ты Яковлеву приказывать не имеешь права. А в остальном все-таки дружба: один за всех и все за одного. Общий враг - фашисты. И цель общая - победить! Яковлев за все отделение в ответе. Потому он и беспокойный такой. Все что-то добывает, выпрашивает - получше сапоги, побольше патронов, лишнюю пачку махорки или пшенного концентрата. Не для себя, для отделения. Надо - он и свое отдаст. Хотя бойцов гоняет будь здоров! Свободная минута на отдыхе выпадет - заставляет ползать по-пластунски, учит работать лопаткой, использовать с толком укрытия на местности, маскироваться, прыгать, бегать, драться врукопашную…

Поначалу у Петра настырность Яковлева вызывала раздражение. В партизанском отряде тоже учились. Лейтенант Каруселин очень требовательным был. Но не так, чтобы до седьмого пота, до изнеможения. Что, сержанту больше всех надо?

Потом был первый бой. Отделение неспешно и толково рассыпалось в цепь, и сам Петр, точно зная свое место в этой цепи, выбрал свежую воронку, отбросил деловито крупные комья земли лопаткой перед собой, уложил автомат для прицельного огня и стал ждать команды сержанта. И вдруг понял, что все это он умеет, будто уже был в таком точно бою. И бегущие прямо на него, словно возникающие из-под земли, фашисты, стреляющие на ходу, и свист и щелканье пуль вокруг не были страшны. Вообще страха не было. Потому что все казалось привычным. Это он понял потом, после боя. А тогда лежал и ждал команду. Очень хотелось выстрелить, но он ждал команду. А сержант не спешил. Он лежал в середине цепи, тоже устроившись поудобнее, и, видимо, ждал, когда фашисты подойдут поближе, чтобы не тратить зря боезапас, а бить наверняка. И когда наконец раздалась команда "огонь", Петр уже держал на мушке фашиста, нажал спуск. Фашист дернулся, словно с налету наткнулся на препятствие, взмахнул нелепо руками и упал.

Справа басисто затакал ручной пулемет. "Венька Колесов", - подумал Петр, привычными точными движениями сменяя диск автомата.

Враги залегли.

– Не давайте им подняться, ребята! - крикнул Яковлев.

Неподалеку разорвалась мина. Осколки зашлепали по земле. Потом вторая. Третья. Таканье пулемета оборвалось.

Петр повернул голову посмотреть: что там случилось у Колесова? Но ничего не увидел. Только обрезанное краем воронки небо, белесое от дыма. Оно сладко пахло порохом. Вот как сейчас бензином.

…Потом, заново переживая первый бой, мысленно повторяя все, что он делал, начиная с команды "в цепь", Петр понял, что, неумолимо гоняя на учении бойцов, сержант не для себя старался, для пользы дела.

Промелькнуло несколько домов. Вспыхнула оранжево черепица крыш, будто проскочили мимо гигантские белки. Танк несколько раз сильно встряхнуло.

– Держись, ребята! - крикнул сержант Яковлев.

Его никто не услышал, голос растворился в грохоте гусениц. Все и так держались друг за друга.

Петр попал в десант впервые. После недельного непрерывного наступления их сменила свежая часть, а роту отвели на отдых, разместили на окраине полусгоревшего села. Усталые бойцы повалились спать, не дожидаясь походной кухни. Тело ныло, как после побоев. А тут - тревога. Отделение заняло свое место в строю.

Вместе с комбатом пришел командир полка подполковник Церцвадзе, тоненький, черноглазый, улыбчивый. Петр видел его несколько раз.