Аэроузел-2   ::   Гарнаев Александр Юрьевич

Но, наконец, отгремела канонада. И только разрушенные здания пустыми глазницами окон напоминали о недавних сражениях.

Лучше стало и с продовольствием. Открылись магазины, ларьки, большой базар. Против нашего дома открыли колбасную. Я часто стоял около её двери и смотрел, как толстомордые колбасники развешивали круги только что изготовленной колбасы.

Однажды один из них, обращаясь ко мне, сказал:

– Ну, голь перекатная... Спой «Интернационал» – дам колбасы.

Я знал слова «Интернационала». Его научил меня петь мой дядя Ваня – красногвардеец. И я запел:

Вставай, проклятьем заклеймённый,

Весь мир голодных и рабов...

Колбасники схватились за животы и начали гоготать. Мне было непонятно, почему они хохочут. Ведь я так старался...

И ещё в память врезалось одно незабываемое событие.

Мать вела нас с сестрёнкой к бабушке, сама торопясь на вечернюю работу. Была холодная зима 1924 года. Январская метель, разгулявшись, занесла узенькие балашовские улочки, и мы через силу пробивались сквозь сугробы. Навстречу нам, согнувшись от ветра, шёл мужчина. Поравнявшись с нами, он остановился и окликнул мать. Это оказался наш знакомый. – Валя, – сказал он, обращаясь к матери, – какое несчастье! Умер Ильич, Ульянов... Что же теперь будет?

Мать охнула и заплакала. Мы с сестрёнкой не могли понять, кто такой Ильич и почему плачет мать.

Когда мы пошли дальше, я начал приставать к матери:

– Мама, кто такой Ильич? Наш родственник?

Девичья фамилия матери была Ульянова.

– Нет, сынок, не наш родственник, но это такой человек, что его знали все, – сказала мать.

Конечно, я ничего не понял из её слов, я был ещё слишком мал для этого...

Этими смутными воспоминаниями начиналась моя жизнь...

1967 г.

Но не эгоистичен ли, не субъективен ли выбранный отцом в его книге путь изложения?

Вспоминаю свой альбом курсантских фотокарточек – разные моменты из самых бурных лет моей жизни. Но всё окружающее на тех карточках – лишь фон, а центральное место на фотографиях занимает мой «облик». И вот теперь – мучительное осознание собственной ненужности: ведь я точно помню, что здесь, например, рядом со мной, на плацу у казармы, стоял Шурик Плешаков. Но он не вошёл в формат при печати, а негатив не сохранился.

И зачем мне теперь смотреть на эту фотографию, если только на этой неделе я узнал, что Шурик – далеко не первый из моих однокашников – погиб в полёте на МиГ-29, взлетев по команде «Воздух» из боевой готовности в дежурном звене на одном из германских аэродромов Западной группы войск! А я вот сижу здесь – живой и невредимый. Сижу и пишу, несмотря даже на то, что ещё вчера, 7 февраля 1990 года, в очень плохую погоду с большими трудностями «уселся» на запасную полосу на опытной машине. В испытательном полёте на ней разрушился двигатель и этому сопутствовал целый ряд других отказов: части электрической системы, бортового навигационного комплекса, опытной электронной индикации...

Впрочем, с другой стороны, нет для меня книги дороже отцовской «Проверено на себе». Нет ближе слов, чем каждое из обострённо мной воспринимаемых в написанных отцом строках о его жизненных событиях, и через них – о его товарищах, уже ушедших или живых, о радостных или драматичных случаях. Из этого, пожалуй, и складывается История: если не всего Человечества, то, по крайней мере, Авиации и просто – Нашего Времени.

Да, пожалуй, этот путь мне ближе...