Из записных книжек и тетрадедй   ::   Цветаева Марина

Лорда Байрона в душе

Тонкий профиль…

Метче гибкого хлыста

Остроумье наготове.

Гневно сдвинутые брови

И уста…

Прелесть двух огромных глаз,

Их угроза, их опасность.

Недоступность — гордость — страстность

В первый раз…

Благородным без границ

Станет профиль — слишком белый,

Слишком длинными — ресниц

Станут стрелы;

Слишком грустными — углы

Губ изогнутых и длинных,

И движенья рук невинных —

Слишком злы.

„Belle au bois dormant“ Перро, —

Аля! — Будет все, что было.

Так же ново и старо,

Так же мило. [4]

Будет, — сердце, не воюй,

И не возмущайтесь, нервы! —

Будет первый бал и первый

Поцелуй.

Будет „он“. (Ему сейчас

Года три или четыре.)

— Аля! Это будет в мире

В первый раз.

МЦ

Феодосия, 5-го декабря 1913 г., среда.

Сегодня Але 1 г<од> 3 мес<яца>. У нее 12 зубов (3 коренных и 1 глазной).

Новых слов не говорит, но на вопросы: где картина? конь? кроватка? глазки? рот? нос? ухо? — указывает правильно, причем ухо ищет у меня за волосами.

Вчера она, взяв в руки лист исписанной бумаги, начала что-то шептать, то удаляя его от глаз, то чуть ли не касаясь его ресницами. Это она по примеру Аннетты, читавшей перед этим вслух письмо, — „читала“. Тогда С<ережа>дал ей книгу, и она снова зашептала. С бумажкой в руках она ходила от С<ережи>ной кровати до кресла, непрерывно читая.

Еще новость: стóит мне только сказать ей „нельзя“ или просто повысить голос, как она сразу говорит: „ми“ и гладит меня по голове. Это началось третьего дня и длится до сегодняшнего вечера.

— Аля! Кто это сделал? Аля, так нельзя делать!

— Куку! Я не сдаюсь.

— Ми! Ко!

Я молчу.

Тогда она приближает лицо к моему и прижавшись лбом, медленно опускает голову, все шире и шире раскрывая глаза. Это невероятно-смешно.

Ходит она с 11 1/2 мес<яцев>и — надо признаться — плохо: стремительно и нетвердо, очень боится упасть, слишком широко расставляет ноги.

Последний раз я снимала ее 23-го ноября (1 г<од> 2 1/2 мес<яца>, — один раз с Пра и два раза одну. С Пра она похожа на куклу.

Вообще, она плохо выходит, фотография не передает голубого цвета, и чудные ее глаза пропадают.

Феодосия, Сочельник 1913 г., вторник.

Сегодня год назад у нас в Екатерининском была елка. Был папа, — его последняя елка! — Алю приносили сверху в розовом атласном конверте (у нас дома говорили — „пакет“, и наши куклы были в „пакетах“), — еще моем, дедушкином.

Еще Аля испугалась лестницы.

Сейчас я одна. С<ережа>в Москве.

Аля ходит по комнатам в красном клетчатом платьице, подарке Аси на 5-ое сент<ября>. За последнюю неделю она стала смелее ходить.

Ее новые слова:

агó — огонь

тó — что

тама — там

áпа — лапа

иди — да

не — нет

дядя Атя — Ася

нó — нос

ухяо — ухо

Как собака лает? — Ау!

Как кошка мяучит? — Мяу.

Слыша собачий лай, сразу говорит: „àу“.

Несколько дней после отъезда Сережи в больницу, я сидела с ней в его комнате, и она все время подходила к его кровати, открывала одеяло, смотрела кругом и повторяла: „Папа! Куда?“ Теперь она на вопрос: „где?“ вместо прежнего „куда“ отвечает „гама“.

Сейчас они с Аннеттой пошли к Редлихам — к<отор>ые сейчас в Москве. Там прислуга Соня украшает елку для своего мальчика Вани. — Аля зовет его Вава. —

Какая Аля будет через год? Непременно запишу в Сочельник.

Сегодня я кончила стихи „Век юный“…

— Когда промчится этот юный,

Прелестный век…

30-го мы выступаем с Асей на балу в пользу погибающих на водах.

Да! Але это будет интересно.

Когда я на втором нашем выступлении сказала перед стихами Але — „Посвящается моей дочери“ — вся зала ахнула, а кто-то восторженно крикнул: „Браво!“

Мне на вид не больше 17-ти лет.

Феодосия, 26-го декабря. 1913 г., четверг.

<1917 год>

„Все о себе, все о любви“.