Маска и душа   ::   Шаляпин Федор Иванович

Пусть онъ и не воплощаетъ Россiи, но не случайный онъ въ ней человѣкъ, очень сродни онъ русской Волгѣ… Находитъ иногда на русскаго человѣка разинская стихiя, и чудныя онъ тогда творитъ дѣла! Такъ это для меня достоверно, что часто мнѣкажется, что мы всѣ— и красные, и белые, и зеленые, и синiе — въ одно изъ такихъ стенькиныхъ навожденiй взяли да и сыграли въ разбойники, и еще какъ сыграли — до самозабвенiя! Подняли надъ бортомъ великаго русскаго корабля прекрасную княжну, размахнулись по Разински и бросили въ волны… Но не персидскую княжну, на этотъ разъ, а нашу родную мать — Россiю… «Подарокъ отъ донского казака».

Развелись теперь люди, которые готовы любоваться этимъ необыкновенно-романтическимъ жестомъ, находя его трагически-прекраснымъ. Трагическую красоту я вообще чувствую и люблю, но что-то не очень радуется душа моя русскому спектаклю. Не одну романтику вижу я въ нашей игрѣвъ разбойники. Вижу я въ ней многое другое, отъ романтизма очень далекое. Рядомъ съ поэзiей и красотой въ русской душе живутъ тяжкiе, удручающiе грѣхи. Грѣхи-то, положимъ, общечеловѣческiе — нетерпимость, зависть, злоба, жестокость — но такова уже наша странная русская натура, что въ ней все, дурное и хорошее, принимаетъ безмѣрныя формы, сгущается до густоты необычной. Не только наши страсти и наши порывы напоминаютъ русскую мятель, когда человѣка закружитъ до темноты; не только тоска наша особенная — вязкая и непролазная; но и апатiя русская — какая то, я бы сказалъ, пронзительная. Сквозная пустота въ нашей апатiи, ни на какой европейскiй сплинъ не похожая. Къ ночи отъ такой пустоты, пожалуй, страшно дѣлается.

Не знаетъ, какъ будто, середины русскiй темпераментъ. До крайности интенсивны его душевныя состоянiя, его чувствованiя. Оттого русская жизнь кажется такой противорѣчивой, полной рѣзкихъ контрастовъ. Противорѣчiя есть во всякой человѣческой душѣ. Это ея естественная свѣтотѣнь. Во всякой душѣживутъ несходныя чувства, но въ серединныхъ своихъ состоянiяхъ они мирно уживаются рядомъ въ отличномъ сосѣдствѣ. Малые, мягкiе холмы не нарушаютъ гармонiи пейзажа. Они придаютъ ему только больше жизни. Не то цѣль высокихъ и острыхъ горъ — онѣобразуютъ промежуточныя бездны. Бездны эти, положимъ, только кажущiяся — это, вѣдь, просто уровень почвы, подошвы горъ, но впечатлѣнiе все таки такое, что тутъ земля подверглась конвульсiямъ.

Быть можетъ, это отъ нѣкоторой примитивности русскаго народа, оттого, что онъ еще «молодъ», но въ русскомъ характерѣи въ русскомъ быту противорѣчiя, дѣйствительно, выступають съ большей, чѣмъ у другихъ, рѣзкостью и остротой. Широка русская натура, спору нѣтъ, а сколько же въ русскомъ быту мелочной, придирчивой, сварливой узости. Предѣльной нѣжностью, предѣльной жалостью одарено русское сердце, а сколько въ то же время въ русской жизни грубой жестокости, мучительнаго озорства, иногда просто безцѣльнаго, какъ бы совершенно безкорыстнаго. Утонченъ удивительно русскiй духъ, а сколько порою въ русскихъ взаимоотношенiхъ топорной нечуткости, и оскорбительной подозрительности, и хамства… Да, дѣйствительно, ни въ чемъ, ни въ хорошемъ, ни въ дурномъ, не знаеть середины русскiй человѣкъ.

Стремится до утраты силъ,

Какъ беззаконная комета

Въ кругу расчисленномъ свѣтилъ…

И когда, волнуясь, стоишь на сцѣне передъ публикой, освещенный рампой, и изображаешь это самъ, или видишь что вокругъ себя, то болѣзненно чувствуешь каждое малѣйшее такое прикосновенiе къ своей кожѣ, какъ лошадь чувствуетъ муху, сѣвшую на животъ.

3



И все таки звенитъ звѣзднымъ звономъ въ вѣкахъ удивительный, глубокiй русскiй генiй. Я терпѣть не могу нацiональнаго бахвальства. Всякiй разъ, когда я восхищаюсь чѣмъ нибудь русскимъ, мнѣкажется, что я похожъ на того самаго генерала отъ инфантерiи, который по всякому поводу и безъ всякаго повода говоритъ:

— Если я дамъ туркѣсъѣсть горшокъ гречневой каши съ масломъ, то черезъ три часа этотъ турка, на тротуарѣ, на глазахъ у публики, погибнетъ въ страшныхъ судорогахъ.