На службе народу   ::   Мерецков Кирилл Афанасьевич

Более полувека являюсь членом Коммунистической партии Советского Союза, а вступил в партию тоже в 1917-м. Можно без всякого преувеличения сказать, что наряду с миллионами других людей я обрел в незабываемом 1917 году новую жизнь.

Сын крестьянина-бедняка из деревни Назарьево Зарайского уезда Рязанской губернии (сейчас Зарайский район Московской области), потом рабочий-слесарь в Москве и Судогде, мог ли я помышлять о том, чтобы стать генералом или маршалом? В царской России мне была уготована одна судьба - всю жизнь трудиться на хозяев. Перелом оказался резким. Прошлое рухнуло навсегда и безвозвратно. А было в ту пору мне двадцать лет.

И все же хочется начать свой рассказ о жизни не с этого времени, а несколько раньше, когда вступил я в среду рабочих, потому что рабочий класс и подготовил меня к великим октябрьским событиям.

В 1917 году я был уже вполне, можно сказать, квалифицированным рабочим, слесарем-механиком на канифольно-скипидарном заводе неподалеку от Судогды. уездного городка Владимирской губернии. Познал же впервые слесарное дело еще в 1912 году, когда жившие в Москве земляки помогли мне, 15-летнему деревенскому пареньку, пришедшему в город на заработки, устроиться на завод.

Работы я не боялся. В деревне, в семье, будучи старшим среди детей, с семи лет помогал отцу пахать и боронить, а с девяти лет участвовал во всех полевых работах наравне со взрослыми. Конечно, в городе сначала приходилось нелегко. Живешь у чужих, получаешь гроши, все незнакомо, непривычно. Даже не те места болят после трудового дня: спину уже не так гнешь, зато ноют предплечья да ноги затекают от долгого стояния. Старые мозоли сходят, новые растут. Запорошенные металлической пылью, руки пахнут железом. От постоянного грохота и скрежета гудит в ушах. Пальцы все побиты и поцарапаны. Над головой вместо неба - низкий потолок. Тоскуя по дому, особенно вечерами, не раз думал: что-то поделывают сейчас у нас в деревне? Мать, наверное, печь затопила, отец с поля пришел, сестра скотину поит. А мне завтра не косить, а медную плиту шабрить, не косу отбивать, а железную полосу керновать.

Однако вскоре мне стало нравиться, крепко зажав брусок в тисках, закручивать ручником и зубилом металлическую стружку. Первое время я не умел держать толком зубило. Вперед наклонишь - вглубь залезешь; назад отклонишь по поверхности скользнешь; посмотришь на соседский верстак, молотком по руке заедешь. А то мастер рявкнет: "Эй, как инструмент держишь?" - и влепит подзатыльник. Колотушек мне доставалось все же немного. От легонького толчка я сразу вставал на дыбы и глядел волком. Каждая стычка с мастером оборачивалась штрафом, или же меня просто увольняли. Вот почему за первые три года моей жизни в Москве мне довелось побывать в пяти рабочих коллективах.

Не сразу научился работать и напильником. Драчевым и шлифным действовал спокойно, бархатным же нередко портил тонкую деталь. Сила нажима, глазомер, постановка рук и даже ног - все это были уроки, которые я проходил месяцами, набираясь опыта и умения. Мне ничего не спускали: зазубришь крейцмейсель штраф; неровно просверлишь дырку трещоткой - штраф; не уследишь и кто-нибудь унесет метчик для нарезки - двойной штраф. Само же слесарное дело приучало к вниманию, сосредоточенности, ловкости, точности, организованности, порядку, требовало сметки и находчивости. Сколько раз я обжигался о горячие заклепки, нечаянно пятнил руки соляной кислотой, сколько раз во время пайки капал на себя расплавленным припоем. Но ничто не проходит даром. Пришло умение, мне стали поручать сложную работу, и вот я уже не ученик, а самостоятельный слесарь. Особенно хорошо справлялся с клепкой. Просверлишь листы, загонишь заклепку, положишь на поддержку, наложишь обжимку - и помахивай молотком.