На службе народу   ::   Мерецков Кирилл Афанасьевич

Еще лучше, если есть клепка впотай: раззенкуешь отверстия, приклепал - и спиливай закраины и хвосты.

Подростком я любил всякую крестьянскую работу, но слесарное дело полюбилось еще больше. Может быть, это объясняется характером нового трудового процесса и его более осязаемыми результатами. Там вспахал, посеял и жди: то ли уродит, то ли нет. А тут все зависит от тебя самого. Дождь не нужен, солнце не обязательно, до лошади тебе нет дела. Как поработаешь у верстака, так и будет. И сразу видно, что ты сделал своими руками. Так появлялась гордость за собственный труд, нужный людям, наглядный и заметный.

Пролетарская гордость - чувство особое. Оно рождается в процессе не только конкретной работы, но и формирующихся отношений с людьми своего и чужого общественного класса. Вот идет по цеху хозяин, которого мы между собой звали "Пузо", и сквозь пенсне посматривает на рабочих. Кое-кто из боязливых либо подхалимов поворачивается к нему и сдергивает свой картуз. Но большинство делает вид, что не замечает начальства, спокойно крутит дрель или громко чеканит вхолодную. "Учись быть человеком, - наставлял меня сосед по верстаку, - Хозяин к тебе пузом, а ты к нему гузом. Раз мастеровой, держи хвост трубой!"

Сначала я работал в слесарных мастерских братьев Хаваевых, владевших домами на Большой Ордынке и в Михайловском проезде. Собственником домов считался Петр Хаваев, а производственной части - Яков Хаваев. "Яков Никитич идет!" - кричал мастер, когда владелец мастерской обходил цехи. В одном из таких цехов, длинном сарае с верстаками, я впервые осваивал новую профессию. Там научился рубить железо и изучил простейшие приемы всех слесарных работ. Высшему классу опиловки, чеканки и пайки меня научили на другом предприятии на металлическом заводе торгового дома Э. Э. Бордорф. Его владелец, обрусевший немец, очень хотел слыть чисто русским человеком. У инженеров это вызывало насмешки. Рабочим же вообще было наплевать на это. Мы видели в хозяевах прежде всего эксплуататоров. У них - и кузнечно-слесарные мастерские на Нижней Масловке, и кузнечное производство на Долгоруковской, и торговая контора. А у пролетария ничего нет, кроме мозолей.

С Нижней Масловки я ездил на Серпуховку, где встречался со своими друзьями, работавшими на шоколадной фабрике Эйнем (ныне "Красный Октябрь") и связанными с революционным подпольем. Познакомился с ними, еще когда работал у Хаваевых. Я обычно обедал тогда после трудового дня в одной небольшой столовой неподалеку от Балчуга и свел там знакомство с механиками городской электрической станции (сейчас МОГЭС). Беседы с ними открыли мне глаза. Ненависть к существовавшим порядкам, которой я проникся стихийно еще с детства, батрача на помещика Мельгунова, теперь усилилась и стала более осознанной.

Узнав, что я уже увольнялся за стычку с мастером, новые товарищи познакомили меня с несколькими рабочими фабрики Эйнема. Мы встречались вечерами и по воскресеньям. Товарищи расспрашивали, как мне живется. Я рассказывал им о нашей семье: об отце Афанасии Павловиче, сельском бедняке, о его брате Федоре, трудившемся в Москве на заводе, о моей матери Анне Ивановне, постоянно думавшей о куске хлеба для многочисленных детей, и о другом дяде, Прокофии Ивановиче, тоже ушедшем в Москву на заработки. Друзья объяснили мне несправедливость порядков, при которых одни работают, а другие наживаются. Подводили к мысли, что виноваты не только хозяева, но и те, кто их защищает, что фабриканты, помещики, полиция, царские чиновники - все они одного поля ягода. Конечно, думать так я стал не сразу. На это понадобилось несколько лет.

Качественную нарезку, сверление и клепку я освоил на художественной кузнечно-слесарной фабрике "Макс Леман". Макс Федорович Леман имел в Марьиной Роще собственный дом.