Поэзия Иннокентия Анненского   ::   Ермилова Е В

В стихотворении "Опять в дороге" встреча с юродивым заставляет экзистенциальный страх замениться реальностью чужого жизненного страдания; и вместе со стыдом за "грезы" неожиданно и органично наступает просветление:

Когда ушла усталость,

И робость, и тоска...

Была ли это жалость

К судьбишке дурака,

Как знать?.. Луна высоко

Взошла - так хороша,

Была не одинока

Теперь моя душа...

Определяя "новую поэзию", вполне как будто в духе декадентского импрессионизма ("мистическая музыка недосказанного и фиксирование мимолетного", передача "ощущений" и "настроений"), Анненский вкладывает в эти определения неожиданный свой смысл, не совпадающий с задачами декадентов: в "настроениях" он видит ту форму "душевной жизни, которая более всего роднит людей между собой".

Соотношение личности и мира просматривается и в решении одной из вечных проблем искусства - соотношения человека и природы. Природу в общепринятом смысле Анненский, видимо, воспринимал слабо. (Из дорожного письма: "На меня вообще природа действует не сильно".) У каждого истинного поэта природа своя и проблема его собственная: "... И равнодушная природа красою вечною сиять..." (Пушкин), и "Покров, накинутый над бездной..." (Тютчев), и фетовское безмерное упоение ее красотой. У Анненского в подавляющем большинстве стихотворений это городская природа: парки, сады с прудами, аллеями, фонарями, да еще часто воспринимаемая из-за оконного стекла, - то есть природа заведомо окультуренная, уже пронизанная человеческим отношением и миром человеческих, "вещей". Поэтому и весь вообще предметный мир поэзии Анненского ("вещный мир", как любят литературоведы определять лирический мир Анненского) можно включить в понятие природы. Он пишет в одном из инеем о красоте природы, "считая природой равно: ... и игру лучей в дождевой пыли, и мраморный обломок на белом фоне версальских песков, и лихорадочный блеск голубых глаз, и все, что не я..." В его природном мире нет яркости и резкости красок. Властную силу природной жизни Анненский отвергает так же, как всякую "горделивую и ... самодовлеющую в своей успокоенности красоту" (Вяч. Иванов):

Я - слабый сын больного поколенья

И не пойду искать альпийских роз,

Ни ропот волн, ни рокот ранних гроз

Мне не дадут отрадного волненья.

Но милы мне на розовом стекле

Алмазные и плачущие горы,

Букеты роз увядших на столе

И пламени вечернего узоры...

----

Но о том не спою, что мне шепчет прибой,

Что вокруг и цветет и смеется.

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

А еще потому, что в сияньи сильней

И люблю я сильнее в разлуке

Полусвет-полутьму наших северных дней,

Недосказанность песни и муки...

Анненскому чужда метафорическая условность в изображении природы, та антропоморфизация природного мира, при которой он целиком уподобляется человеку, копирует его свойства и действия. Но он не может принять и пути символистов, их устремленности к "синтезу", к "вселенскому единению". Оптимизм такого синтеза был Анненскому принципиально чужд.

У Анненского свой путь к единению с природой, свой "родственный слой". Этот "слой" - родство в страдании, единение со всем, что страдает. Поэтому у него почти схематически четко противопоставляются "властной красе" природа и вещи в их слабости, увядании.

Иль я не с вами таю, дни?

Не вяну с листьями на кленах?

Иль не мои умрут огни

В слезах кристаллов растопленных?

Иль я не весь в безлюдье скал

И черном нищенстве березы?

Не весь в том белом пухе розы,

Что холод утра оковал?

Так же своеобразно ставится у Анненского и огромный вопрос - о смерти.