Рота, подъем!   ::   Ханин Александр

В стране набирал обороты бардак, именуемый перестройка, и первые евреи уже потянулись через открытую Горбачевым границу в теплый Израиль и далекую Америку. На днях я встретил на Невском Манукевича. Родители

Макса заканчивали оформление документов на эмиграцию за океан. Мы посидели в кафе, вспомнили дни совместной службы, поругали существующий строй и разбежались, даже не прощаясь.

Солнечногорск мне показался другим. Та же станция, те же магазины, те же дома, но что-то изменилось в облике этого подмосковного городка. Я дошел до КПП, представляя, как буду объяснять солдату на воротах, кто я такой и зачем мне надо в часть.

Но объяснять не пришлось. Солдат, открывший мне дверь пропускного пункта, встал по стойке смирно и отдал мне честь.

– Товарищ старший сержант, за время Вашего отсутствия… Добрый день.

– Ты откуда меня знаешь?

– Когда Вы на дембель уходили, меня только призвали. Я из третьей роты.

– Так ты все знаешь? Чем с Тараманом закончилось? Посадили?

– Нет. Замяли дело. Кэп спросил, есть ли у него гражданская одежда, сказал ему уехать домой и потом прислал документы.

– А, почему Гераничев уволился?

– В Вашей роте…

– Давай на ты.

– Хорошо. В твоей роте были Трухин и Миртаджиев.

– Точно. Были такие. Деды. ДМБ осень 88. Трухин из Иркутска, вроде, а Миртаджиев – ташкентский.

– Во-во. Им до дембеля пара дней оставалась. Ротный их в наряд поставил. Мартаджиева дежурным по роте.

– Он же не сержант.

– А сержантов не хватало, он наводчик-оператор. В общем, его поставили. А Трухину на дембель родители двести рублей прислали. В общем, как сказали на открытом суде, Миртаджиев послал Трухина днем спать в подвал, там, где метлы, а сам спустился за ним, взял топор и… Как раз замполит туда за чем-то зашел. Увидел Миртаджиева. Ну, и понеслось. Суд приговорил к семи годам строгого режима. Они же оба были у Геры во взводе. Для него вся служба сразу встала, ну он и ушел в запас. Вроде и вины-то его никакой нет, а всех собак сразу повесили. Мол, за солдатами не следил, распустил и прочее.

– Из-за чего он зарубил-то?

– Зачем зарубил-то? Судья сказал, что за двести рублей.

– Идиот. А где ротный?

– Где-то в штабе полка.

– Я пройду, поздороваюсь.

– Иди. Дорогу помнишь?

Я кивнул и пошел к штабу полка, раздумывая о только что услышанном. Миртаджиева я знал хорошо. Этот житель Средней Азии выделялся от своих сородичей хорошим русским языком, знанием литературы и умением слету понимать сказанное. Когда мне оставалось до конца службы пара месяцев, Миртаджиеву пришла посылка. Он принес литровую банку с чем-то черным внутри ко мне в канцелярию с просьбой спрятать до прихода его взводного.

– А что это?

– Икра. Черная.

– А прятать зачем?

– Хочу взводному предложить, чтобы он меня в отпуск домой отправил.

– Ему и полбанки хватит, – сказал я доставая алюминиевую ложку.

Мы ели икру одной ложкой из банки, упираясь лбами над стеклянной посудой, и остановились только, когда объем продукта уменьшился больше, чем на половину.

– Давай я оставлю взводному. Все-таки за отпуск. Спрячь у себя.

Остатки я спрятал. Но это не помогло. Отпуск Миртаджиеву так и не дали. А вот теперь я узнал, что парень, с которым мы вместе ели, как говорится, из одного котелка – хладнокровный убийца.

– Здравия желаю, товарищ старший лейтенант, – я был рад видеть ротного. – Как вы тут?

Старлей сидел вторым делопроизводителем в строевой части.

– Вот видишь, как? – он развел руками. – Мне запрещено работать с личным составом, Гераничев уволился, комбат перевелся в другую часть. Только кэп… Сам-то как?

Я рассказал в двух словах о том, как учусь и что видел взводного.

Лицо бывшего ротного выглядело уставшим и апатичным ко всему. Наш разговор иссяк сам собой, практически не начавшись.