Салажонок   ::   Колбасьев Сергей Адамович

- Орел командир! - одобрил Безенцов, и команда "Республиканца" захохотала:

- Самый форменный орел!

- Только что не о двух головах!

- Не дело, - пробормотал Ситников. - Какой ни есть, а все-таки командир. И работе тоже нельзя стоять.

- Не годится, - согласился Шарапов.

Васька долго крепился, но больше не мог. Такое офицерье он видел в белых обозах. По такому садил из пулемета. Он подошел к борту и задрал голову:

- А ты здесь кто?

Безенцов, чуть подняв брови, взглянул на него, но сразу же отвернулся.

- Ты кто, спрашиваю? - повысил голос Васька, Приходилось отвечать, и Безенцов улыбнулся:

- Надеру уши - узнаешь.

- Не надерешь, - ответил Васька, взявшись за гранату.

"Связываться с мальчишкой? Еще китель выпачкаешь", - Безенцов пожал плечами, повернулся на каблуках и ушел. Он не испугался, но тем не менее Васька почувствовал себя победителем.

- Молодцом, салага, - сказал Шарапов. - Не люблю белоштанного. Сам дал бы ему раза. - Это звучало похвалой Ваське, и он выпятил грудь, но, встретившись глазами с Ситниковым, смутился.

- Уши надрать тебе все же надо б, - сказал Ситников. - Безенцов этот командует сторожевиком "Разиным". Может, он и сволочь - про это не скажу. Однако контрреволюцией не запятнан и командир корабля. Лаяться, значит, нечего.

Десять лет входила морская служба в Ситникова. Дисциплина оставалась для него дисциплиной и в революции. Безенцов все-таки был командиром.

Безенцов или Мазгана? Который лучше? Мазгана, видно, хотел бы делать дело, да не умеет. Неплохой человек, только шляпа. Безенцов - из старых офицеров, командир что надо, и на словах будто хорош, однако в душу ему не влезешь. Больно скользкий.

- Не наш, - сказал Шарапов.

- А где возьмешь наших? - спросил Ситников. - Наши еще не учены. - И, подумав, добавил: - Пускай пока что действует. Первое дело - налаженность. Налаженность - значит, организация, а без командиров ее не создашь.

Ситников, конечно, был прав: за неимением своих приходилось брать сомнительного Безенцова. Совершенно так же вместо крейсеров брали вооруженные буксиры. Воевали с чем были.

Сейчас, однако, не воевали. Сейчас был мир, штиль и плывущий от зноя горизонт. Духовая музыка где-то на полпути к городу, сонные, обезлюдевшие корабли у стенки, свисток паровоза и лязг ударивших друг в друга буферов.

- Ты сказал "салага", - вспомнил Васька. - Что такое салага?

- Рыбка такая, - ответил Шарапов, - маленькая.

- Так у нас мальцов зовут, - объяснил Ситников. - Салагами да салажатами... Ты, значит, тоже салажонок, только тебя еще драть надо, чтобы толк вышел.

Больше говорить не хотелось: слишком парило. Воздух поднимался дрожащими струями от железной палубы, как от плиты. Небо было совершенно неподвижным. Васька откинулся навзничь, почувствовал под головой сложенный бухтой трос и закрыл глаза. Трос был смоленый - от него шел хороший запах. Вообще было хорошо.

- "Данай" в море, - глухо, откуда-то издалека сказал Ситников.

- Плавает, - подтвердил еще более далекий Шарапов.

"Что такое Данай? - хотел спросить Васька, но выговорить не смог. - Что такое Данай? Вероятно, какая-нибудь штука?" - и сразу Васька увидел широкое море, а на нем невероятную штуку - вроде крысы в четыреста восемьдесят два фута длиною. У ней было двенадцать ног - все в новеньких штиблетах, и она плавала медленно, перебирая ими масляную воду. Глаза у нее были серые и навыкате, как у Безенцова. Она усмехнулась узким ртом, и внезапно голоса прокричали:

- "Данай"! "Данай"!

Тогда ударила двенадцатидюймовая пушка.

- "Данай"! - громко сказал Ситников.

Васька открыл глаза, но никак не мог прийти в себя. Почему-то Ситников стоял над ним с плотно сжатыми губами и взволнованным лицом.

- Удирает! - крикнул кто-то с мостика, и за криком ударил новый орудийный выстрел.