Трудные рубежи   ::   Сандалов Леонид Михайлович

Стояла та особая хрупкая тишина, которая бывает только перед атакой. Небо на западе посерело, высветлив пригорки и загнав клочковатый сумрак в ложбины. Туман то ластился к земле, то шел пластами, встав на дыбы и цепляясь за обгорелые пни и кустарники... От переднего края противника нас отделяло каких-нибудь 700-800 метров, и даже в этот предрассветный час можно было различить сеть колючей проволоки и темные пятна - противотанковые рвы.

До начала артподготовки оставалось тринадцать минут.

Я взглянул на Артюшенко. Он покусывал губы. Видимо, чувствовал себя в положении учителя, к которому на урок пожаловал инспектор из районе; не подкачает ли его "класс", не осрамится ли...

- Эх, - вздохнул он, - если б побольше снарядов было! Ведь немцы этот рубеж полгода укрепляли.

Командир корпуса посмотрел на часы. Его беспокойство передалось и мне. Почему-то вспомнилось, как много лет назад я, тогда еще парнишка, лежал на дне окопа под Гуляй-Полем, ждал, когда из-за пригорка ударит по траншеям врангелевцев наша батарея и я со своим взводом вылезу из окопов...

С тех пор мне пришлось побывать в очень многих боях, немало всего перенести. Но то, первое, состояние отложилось в сознании крепче всего.

За темной полоской леса заполыхали зарницы. Земля вздрогнула, и тотчас озарилась кочковатая равнина перед нами. Яркие вспышки и черные фонтаны покрыли ее. Земля под ногами дрожала, сквозь щели дощатой обшивки тоненькими струйками сыпался песок. Артюшенко что-то сказал мне, но я не расслышал. Потом генерал пошел по траншее. Он не пригибался, и голова его маячила над бруствером. Казалось, Артюшенко совсем не обращал внимания на зловещее повизгивание пуль. "То ли рисуется, - подумал я о нем,-то ли беспечный такой?.."

За орудийным грохотом я не услышал гула нашей авиации. Увидел самолеты, когда они уже прошли над окопами. От их фюзеляжей темными каплями стали отделяться бомбы...

Вот-вот должна была начаться атака, и я вместе с сопровождавшими меня штабными офицерами отправился на НП армии. Еще при подходе к нему до меня донесся сердитый бас генерал-лейтенанта П. Ф. Малышева. Он за что-то отчитывал светловолосого старшего лейтенанта. Увидев меня, Малышев замолчал.

- В чем дело? - спросил я.

Выяснилось, что старший лейтенант, находясь со своей ротой во втором эшелоне, не соблюдал маскировку. Вражеская артиллерия накрыла и подразделение и НП командарма. Правда, серьезно никто не пострадал, но случай этот вывел командующего из себя.

- Тут и мы с вами виноваты, - сказал я Малышеву, когда старший лейтенант ушел, - плохо подавили огневые точки.

- С нас тоже спросят, - постепенно отходя, буркнул Петр Федорович.

Началась атака. Мы перешли на запасный наблюдательный пункт.

Вскоре стали поступать донесения. Они были не очень радостными. Из-за недостатка боеприпасов наша артиллерия не смогла подавить огневые средства противника во всей тактической глубине его обороны, и продвижение армии вперед шло очень медленно.

К середине дня неприятель был отброшен всего на 2-3 километра и лишь кое-где на 4-5. Мы с Малышевым прикидывали: вводить танковый корпус сейчас или подождать, когда участок прорыва станет шире и глубже.

- Вроде бы рановато, - рассуждал я. - Брешь небольшая. Да и обозначилась пока слабо.

- А если противник сумеет подтянуть свежие силы и заткнет ее? - спрашивал Малышев.

- Может случиться и такое.

Поколебавшись, мы все же решили бросить соединение Сахно в бой немедленно.

Вздымая облака рыжей пыли, танки устремились в пролом. Его узость не позволяла соединению развернуться. Машины шли густо. Слишком густо! Едва головные подразделения втянулись в четырехкилометровую горловину, неприятель обрушил на них сильный огонь.