Трудные рубежи   ::   Сандалов Леонид Михайлович

С болью в сердце следили мы, как одна за другой загорались тридцатьчетверки, окутываясь дегтярно-черным дымом.

Ситуация складывалась крайне напряженная. "Что же делать?" - в который уже раз задавал я себе один и тот же вопрос. Генерал-майор М. Г. Сахно попросил доставить на НП раненого командира танковой роты. Он хотел лично расспросить его о некоторых деталях боя. Когда санитары опустили носилки неподалеку от нас, я взглянул на лежавшего на них офицера и узнал в нем Павла Федоровича Тулунина. Лицо его было совсем черным от копоти. На бинтах, обвивших плечо, расплылось кровавое пятно.

- Много неподавленных огневых точек, - доложил он, с трудом шевеля ссохшимися губами, - бьют прямой наводкой... Наша машина уничтожила два расчета. Потом нам не повезло...

Тулунин рассказал, что, когда он и стрелок-радист выскочили из горящей тридцатьчетверки, неподалеку разорвался снаряд. Стрелка-радиста убило, а его ранило.

Мы пожелали Павлу Федоровичу поскорее выздороветь и вернуться в часть. Его унесли. На КП воцарилось тяжелое молчание. Наконец Сахно произнес:

- Дивизии не завершили прорыва, и танкистам приходится теперь самим этим заниматься...

Малышев бросил на комкора сердитый взгляд:

- Они прорубили вам окно, а вы топчетесь!..

- В том-то и дело, что окно, а нужны ворота.

- Ну знаете, - вскипел Малышев, - может, вам еще ковер постелить?

Все напряженно думали, как быть. Сахно предложил:

- Введены только две бригады. Может быть, пока не поздно вывести их и доломать вражескую оборону стрелковыми соединениями?

- Ни в коем случае! - возразил Малышев. Оба посмотрели на меня. Трудно, ох как трудно принимать решение на поле боя! Особенно когда на твоих глазах войска несут большие потери и ты понимаешь, что в ответе за каждый подбитый танк, за каждого упавшего солдата.

Пока я раздумывал, зазвонил полевой телефон. Из штаба фронта сообщили, что войска нашего левого соседа, наступавшие южнее Даугавы, уже вышли на указанный им рубеж. Это известие всех нас подхлестнуло.

- Малышев прав! - сказал я. - Надо бить всеми силами. И как можно скорее!

Последовал новый артиллерийский удар по огневым точкам противника. Большинство из них замолчало, и танковый корпус пошел быстрее. Бой переместился в глубь вражеской обороны, и увидеть что-либо в стереотрубу было невозможно. Пришлось довольствоваться донесениями и прибегнуть к помощи карты.

Примерно через час сопротивление гитлеровцев было сломлено, и танкисты вырвались на оперативный простор. Вслед за ними хлынула пехота.

Противник пятился по всему фронту. 4-я ударная армия повела наступление в направлении Даугавпилса.

В течение дня мы получили от Андрея Ивановича Еременко несколько колких телеграмм. Он упрекал меня и Малышева за то, что даже с помощью танкового корпуса мы не можем ничего сделать. Теперь я послал командующему фронтом донесение о том, что прорыв завершен и войска успешно наступают.

Очевидно, гитлеровцы никак не ожидали, что их так скоро собьют с этого рубежа, поэтому и не приняли мер к своевременной эвакуации тылов. На станции Свольна, куда мы с Сахно въехали вслед за нашими частями, они бросили артиллерийский, продовольственный и инженерный склады, базу горючего, несколько железнодорожных транспортов с имуществом. Все было целехонько. Неприятель не только не успел увезти это добро, но и взорвать. Вокзал, подсобные сооружения и пути оказались исправными.

В кабинете дежурного по станции на лавке валялся немецкий мундир.

- Это кто же забыл? - поинтересовался я.

- Эсэсовский майор, - ответил пожилой железнодорожник с морщинистым лицом и прокуренными усами. - Командовал тут нами.

Он рассказал, что минут за пятнадцать до нашего прихода в дежурку вбежал ефрейтор и, испуганно крикнув: "Руссише панцерн!", тотчас же исчез.