У истоков полифонического романа   ::   Бондарев А

Полифония "Хромого беса" складывается во взаимодействии выявленных мотивов, указывающих на авантюрный, разрушительный по отношению к лицемерной социальности принцип "войны всех против всех" (Дж.Гоббс). Он весело управляет событиями романа, в котором достается умным и глупым, честным и жуликам, дворянам и плебеям. Всех уравнивает причастность быту, зависимость от него, невероятное стечение обстоятельств, любовная страсть, алчность, пороки, чудачества и, наконец, сама смерть, безразличная к субъективным качествам индивида: тени обитателей пышных гробниц прогуливаются рука об руку с призраками, у которых "вместо памятника обыкновенный гроб; неравенства, разделявшего их при жизни, здесь не существует".

В полемике "древних" с "новыми" Лесаж безоговорочно принял сторону "новых". В главе XIV "О споре сочинителя трагедий с сочинителем комедий" он ставит под сомнение правомерность жанровой иерархии, превозносящей трагедию и низводящей комедию до фарса, развлекающего партер плоскими шутками. Во всяком случае, герой Лесажа Асмодей полагает, что комедия и трагедия равноправные жанры, требующие "разного склада ума при равной степени мастерства".

Да и сам Хромой - не античный бог любви, не Купидон древних и даже не персонаж "Ключей Соломоновых", а воплощение социальности, искажающей человеческую природу противоестественными установлениями. Асмодей, заточенный в колбу и вновь обретающий свободу, - аллегория высвобождающихся жизненных сил, сдавленных до бесовства и мстящих официальному обществу. Алчность и гордыня, глупость и честолюбие суетятся под крышами домов, в спальнях, альковах, тюрьмах и больницах, даже во сне, даже в могильных склепах не оставляя человека в покое. Роман Лесажа вырастает в грандиозную полемику с сословным обществом, опутанным сетью условностей, давно превратившихся в маску, за которой гримасничает бесовство, находчивое и предприимчивое, хитрое и наблюдательное, умело достигающее своих целей.

Однако большим миром правят не только честолюбие, жадность и эгоизм. В нем находится место и для верности, дружбы, великодушия, бескорыстия, самопожертвования. Аллегорическому образу эгоистической социальности противопоставляется "прекрасная природа человека", явленная в "Истории любви графа де Бельфлор и Леоноры де Сеспедес", в рассказе о сапожнике Франсильо, для которого труд в радость, а праздность в наказание, о непритязательном философе, счастливо проводящем дни в размышлениях на лугу Буен-Ретиро, во вставной новелле "О силе Дружбы". В последней новелле рок безжалостно настигает благороднейших дона Хуана и дона Мендосу - соперников в любви к донье Теодоре. Сила их дружбы такова, что каждый готов пожертвовать собой во имя друга. Клеофас едва способен поверить в такое благородство. "Согласен, что это черта необыкновенная, - ответил бес, - однако она присуща не только романам: она присуща также и прекрасной природе человека".

Реальная полнота жизни, раскрывающаяся перед человеком нового времени, снимала противоречие между эстетикой и моралью, в котором критики упрекали роман XVIII века. Его будущее вырисовывалось в какой-то иной соотнесенности композиционных элементов.

Новый принцип организации материала был подсказан роману эпистолярным жанром. В XVII в. письма (например, знаменитые письма мадам де Севинье, по праву считающиеся сегодня блестящим образцом эпистолярного стиля) не воспринимались современниками как литературное явление. Не потому ли просветительский роман обращается к "человеческому документу", этому пасынку официальной литературы: "В эпоху разложения какого-нибудь жанра, - писал Ю.Н.Тынянов, - он из центра перемещается на периферию, а на его место из мелочей литературы, из ее задворков и низин вплывает в центр новое явление"*.