Всадники   ::   Кессель Жозеф

Он был маленького роста, а его голос стал тонким и слабым от многих лет жизни на такой высоте.

Самый младший из бача, мальчик тринадцати лет, подбежал к нему и спросил:

- Может быть мне принести им новую посуду и самовар?

- Да подожди ты! - отмахнулся от него хозяин.

Но через секунду он уже схватил его и посадил на свои широкие плечи.

- Ты будешь сейчас кричать во всю глотку то, что я буду тебе говорить! - приказал он мальчику.

Бача приложил ладони ко рту наподобие громкоговорителя и закричал изо всех сил, повторяя слова, что подсказывал ему хозяин.

- Прекратите! Немедленно прекратите! Хватит!

Голова ребенка, что возвышалось над всеми, его ясный и чистый голос, ошарашил людей на мгновение. Крики стихли и даже самый гневные лица повернулись в сторону этого юного лица. Бача сделал крошечную паузу и продолжил:

- Зачем же вы лупите друг друга? К нам идет тот, кто может разрешить все ваши споры! Гуарди Гуеджи!

Мальчик набрал полную грудь воздуха и выкрикнул так громко, как мог:

- Предшественник мира!

Тишина, после этих слов, наступила такая, что было слышно как свистит ветер на пиках гор. И она не имела ничего общего с простым любопытством.

Хотя, среди людей собравшихся тут было мало тех, кто встречался с ним лично, но не было ни одного человека, который не знал бы его имени. В каждой части страны, в каждой провинции деды рассказывали о нем своим внукам.

Потому что не было ни одного кишлака, ни одного кусочка земли, где бы этот старик не побывал хоть однажды. А те, кто видели его один единственный раз - не забывали его потом никогда.

Хозяин чайханы подбежал к старику и низко поклонившись взял его за руку и повел сквозь толпу, которая тут же раздвинулась перед ним.

Все глаза с восхищением были устремлены на Гуарди Гуеджи. Он был одет в длинную, бесформенную хламиду ниспадающую складками, которая была такого же цвета как и сучковатая длинная палка на которую он опирался. Его возраст? Никто не мог назвать определенную цифру. Его племя? Его происхождение?

Единственное, что знали о нем точно: в нем не было ни капли монгольской крови. Он мог быть родом из пустынь Систана или из персидских краев, с границы Индии или Белуджистана.. Он мог быть пуштуном, таджиком или нуристанцем*. Он говорил на всех диалектах и языках всех провинций. Но он не был ни дервишем, ни гуру, ни шаманом. И все же он путешествовал, словно посвященный, по всем дорогам, тропам, перевалам и ущельям бесконечных стран. Он прошел по долинам, в которых несли свои воды бурные реки, беря начало у горных ледников, он знал берега Амударьи и вечный снег на крыше мира Памире. И горячий песок пустынь обжег его босые ноги. Как долго странствует он? Какая сила принуждает его к этому, какая мечта? Мудрость или безумие? Вечное беспокойство или неутоленная жажда знаний? Он приходил, уходил и появлялся многие годы спустя, словно из ниоткуда. Но где бы он ни останавливался на отдых, он всегда рассказывал новую, чудесную историю. Откуда черпал он свои знания? Никто и никогда не видел чтобы он что-то читал. Но казалось, что он знал все события произошедшие в степях, горах и долинах Афганистана в этом веке и веке прошлом, и многие столетия тому назад. Он рассказывал о Заратустре, словно он сам склонялся к его плечу, о Искандере*, словно он сам следовал за ним от победы к победе, о Балхе*, матери всех городов, словно он там родился и вырос, и о Чингиз хане, словно он сам омылся в крови покоренных народов, словно он сам погиб с защитниками крепостей, разрушенных и превращенных Чингизом в пепел.

Но не менее захватывающе он рассказывал и о современных временах. И в его повестях пастухи, погонщики верблюдов, оружейники или ткачи ковров, музыканты играющие на дамбуре* или горшечники из Исталифа были такими же живыми и яркими личностями, как герои и лег�