Записки актрисы   ::   Мордюкова Нонна

Я не знала, как лучше лечь: на спине не люблю, отвернуться от него — вроде бы невежливо… Легла на левый бок и, чуть усилив голос, спросила:

— Ты работаешь в обществе «Знание»?

— Нет. Я окончил Институт культуры в Москве и преподаю живопись в художественном училище.

— Значит, ты художник.

— Я тебя познакомлю с настоящим художником. Он выставляется. Мой близкий друг.

— Художник? Только чтоб не зарисовал…

Впервые он захохотал в голос.

— Если не захочешь, никто тебя рисовать не будет, — давясь от смеха, ответил он. — Чудачка! Ему позировать — это большая честь.

— Ой, ой, ой! Не надо! Я это прошла… Со мной уже было такое. Женька Расторгуев — сейчас известный художник. Привязался, проходу не давал — для защиты диплома просил меня позировать. И жена его Тамара просила. Я согласилась. Вид у него был оригинальный: рваный деревенский полушубок, подвязанный веревкой, и валенки в заплатках. Живописно, в общем. Из деревни приехал, окончил Суриковское. И все в полушубке и валенках. Тамара тоже художник, мультипликатор. Она-то и уговорила. Какая это мука для непоседливого человека! Многое из его баек об их профессии узнала. И про лессировку и грунт, и биографии всяких художников. А кстати, и про вашего одного упоминал.

— Про кого?

— Когда он о жанрах стал говорить. Графика, например. Красаускас — знаешь?

— Еще бы!

— Говорил: прибалты — это сказка. Обнаженные мускулистые торсы крупных мужчин. Топоры в руках. Ветры, навек построенные хутора… Могучие и прочные люди, и устои их непоколебимые.

— Молодец твой Женька Расторгуев!

— Несколько месяцев преследовал. Я все же не выдержала. Хватит, думаю. Убежала. У меня этот портрет дома висит.

— Хорошо получился?

— По-моему, темновато… А Женька потом объездил много стран и в Италии получил приз за картину. Может, потому, что на медной табличке было выгравировано: «Лауреат Сталинской прэмии». Вместо буквы "е" выгравировали "э". Кто ни посмотрит, спрашивает: а почему «прэмии»?

— Лаурэат Сталинской прэмии, — без интонации сказал Ионас.

— Там еще ошибка есть. Руки не мои, а Тамаркины, и ногти, и пальцы… Вообще жены художников иногда суетятся возле меня. Жена Пименова недавно подстерегла…

— Зачем?

— Чтоб я согласилась позировать ее мужу.

— Отказалась?

— Конечно. Я ж говорю: Женька навсегда отбил охоту. Сколько можно терпеть! Ему-то хорошо — сиди себе! Рисуй!

Ионас склонил голову к рулю, посигналил в пустоту и рассмеялся от души. Я замолкла: может, хватит тарахтеть?

Долгонько ехали молча. Уж и не смотрю на спидометр — машина, кажется, летит, не касаясь земли. Ионас время от времени подается вперед, руки где-то внизу, будто руль без управления. Любоваться можно и природой, и человеком. Я радовалась, что еще целых пять дней быть с Иоанасом «взаперти».

Наконец приехали. Залаяли собаки, подбежали к машине. Ионас вышел, овчарки ластились к нему. Из калитки показались девочка, мужчина, похожий на Ионаса, очевидно, брат, и молодая женщина — наверное, жена брата. Поздоровались, познакомились. Подошли к огромным воротам — кажется, до неба. Братья отвели могучие двери по сторонам, и открылся хутор, освещенный луной. Он был похож на декорацию из сказки.

Мужчины перебросились парой фраз между собой на эстонском языке. Легко вкатили руками машину. «Ветер… Ветер, топоры, сильные спины мужчин, рубивших добротные хутора…» Так говорил Женька Расторгуев.

— Ну, что, ветерок не сшибает с ног?

— Нет. Хорошо. Ветер теплый и добрый. Красаускас, одним словом…

— Красаускас и Женька Расторгуев, — положив ладонь мне на плечо, мягко сказал Ионас.

Познакомились с пожилой хозяйкой дома. Она старалась говорить только по-русски. Тут я впервые услышала слово «сауна». Не только услышала, но и сразу очутилась в ней. Я раньше знала, что это баня.