Были древних русичей   ::   Чернобровкин Александр

 – Потерпи. Мамка придет вечером, может, принесет хлебца.

– Не хочу терпеть!

– Ничего не поделаешь, такова уж доля твоя сиротская. Был бы у тебя тятька живой…

Внук захныкал и принялся тереть глаза кулачками, покрытыми цыпками, но не верилось, что плачет всерьез.

– Потерпи, – повторил дед, – а завтра рыбки свежей поешь. Я сети поставил, утром потрушу их. Вода, вроде, прогрелась, бог даст, с уловом будем.

– А меня возьмешь с собой?

– Я рано поплыву, ты еще спать будешь.

– Разбудишь, и я проснусь! – топнув ногой, сказал внук.

– Хорошо, – пообещал дед.

– А не обманешь, как в прошлый раз?

Дед повернул внука лицом к крыльцу и мягко подтолкнул:

– Иди, молоко пей.

Внук, путаясь в подоле рубашки, вскарабкался на крыльцо, зашел в избушку. Через какое-то время вышел из нее, стирая белые усы рукавом рубашки, остановился на крыльце, глядя на ладьи, которые уже добрались до излучины, вот-вот скроются за поворотом.

– Деда, – позвал он и, показав рукой на ладьи, спросил: – а кто на тех ладьях плывет, купцы?

– Да, – ответил дед, не поднимая головы, склоненной над шлеей, которую он связывал в порванном месте.

– У них много денег?

– Много.

Засунув палец в рот, мальчик смотрел вслед ладьям, пока они не скрылись за поворотом. Он тряхнул головой, как бы отгоняя наваждение, и побежал через подворье и огород к спуску к реке – неширокой промоине, образованной весенними ручьями. Спустившись по ней на заду к реке, прошелся по узкой полосе песка, зажатой между водой и обрывом, разыскал там обломок доски, один конец которого был заострен наподобие лодочного носа, и гусиное перо. Оно было вставлено в трещину в центре заостренной дощечки – чем не ладья?! На носу «ладьи» был поставлен слепленный из глины человечек – чем на молодец с непокрытой головой и в темно-синем кафтане?! Она была пущена в плаванье, мальчик подгонял ее прутиком против течения. «Ладья» кренилась на волнах, рыскала, а парус мелко трясся на ветру. Вскоре игра надоела мальчику, и он, закрыв левый глаз, белый с голубизной, и прищурив правый, черный, поддел прутиком под днище и перевернул ладью. Перо-парус выскочило из дощечки и, подгоняемое ветром быстро поплыло-запрыгало вниз по течению. Мальчик не дотянулся до него, поэтому выловил одну лишь дощечку, перевернул ее. Глиняного человечка на ней не было. Испугавшись чего-то, мальчик быстро вскарабкался по промоине наверх, побежал через огород к избушке.

Пропахший дымом, теплый воздух с трудом пробивался через холодный, скользил по лицу мальчика и, словно зацепившись за веснушки, замирал на нем, согревая. Еще не совсем проснувшись, мальчик услышал, как загремел ухват, ставя в печь чугун, как хлопнула дверь, послышались шаги, неторопливые, тяжелые. Что-то шмякнулось о земляной пол, зашуршало.

– Гляжу, с уловом! – раздался голос матери.

– Еще с каким! – радостно произнес дед и, перейдя на громкий шепот, добавил: – Бог милостив к нам – смотри!

– Ой! – радостно вскрикнула-всхлипнула мать. – Откуда столько?! Неужели опять в сети попало?!

– Ну! – подтвердил дед. – Представляешь, выбираю сеть, чувствую, тяжелое что-то. Ну, думаю, сом или осетр пуда на три. Потом думаю, а почему не бьется? И сплюнул огорченно: опять бревно-топляк попалось! Тяну себе и вдруг вижу – рука, и перстень на ней, на указательном, и как будто грозится! Я чуть сеть не выронил, решил, водяной отваживает, в его владения залез. Перекрестился, молитву прочитал – не исчезает. Ну, тогда наклонился пониже, пригляделся – э-э, человек, утопленник! Втащил его в лодку, освободил от сети – точно человек. Купец, наверное, одет знатно и мошна тугая. Стянул я с него кафтан и сапоги, отвез в затон, к камышам.