Царь-Ужас   ::   Прашкевич Геннадий Мартович

Пахло потом, чадили свечи, с боен Божирар тошнотворно несло кровью. Под ногами хрустело битое стекло.

— Смотрите, какое красивое у меня тело! — кричала, беснуясь, Жанна.

Кто-то неистово блевал в медный тазик. Это рассердило Дэдо.

— Прекрати, — попросил он, — это тазик для умывания! — но тазик у несчастного не отнял.

Несколько рисунков, приколотых к стене, покачивались от движения душного воздуха. Женщин, изображенных на картинах, Дэдо рассматривал, наверное, сквозь горлышко бутылки, иначе они не получились бы на бумаге такими искривленными.

Кто-то сходил за вином.

Прошла ночь.

Прошло раннее утро и прошел длинный нелепый день.

К вечеру следующего дня Семен проснулся оттого, что над ним стоял совсем голый Дэдо.

— Чего тебе, браток?

— Купи у меня чемодан.

— Зачем мне твой чемодан, браток?

— Это очень хороший чемодан.

— Но зачем он мне нужен?

— Разве мы можем знать, в чем действительно нуждаемся?

— Тогда тем более, браток. Зачем мне покупать чемодан, если я даже не знаю, нуждаюсь ли я в нем?

— Но мне нужно три франка.

— Как ты можешь это знать? — удивился Семен в контексте беседы.

— Знаю, потому что хочу угостить тебя вином.

— Где моя одежда?

— Жанна, где одежда моряка?

Только сейчас Семен обнаружил, что лежит на полу совсем голый. Как в Цусимском проливе. Под ним был подстелен затасканный русский полушубок, несомненно привезенный Жанной из Японии. Потом он увидел саму Жанну, легкомысленно приподнявшуюся над лежанкой:

— Он сам выкинул свою одежду в окно. Сходи в сад, она, наверное, валяется под окном.

Дэдо вышел.

— Ты откуда, моряк?

Он ответил, хотя прекрасно знал, что ответ не имеет никакого значения.

Он терпеливо дождался Дэдо и извлек из тайника куртки последние пятьдесят франков.

— Дэдо, я знаю, чем мы будем теперь угощать моряка! — сварливо, но весело заявила Жанна, бесстыдно поднимаясь с лежанки.

Теперь Семен отчетливо увидел то, чему пытался не верить: левая нога Жанны почти по колено была деревянная. Накинув на себя какое-то слишком уж просторное, можно сказать, бесформенное платье, Жанна кокетливо подмигнула мужчинам и схватила кошелку. Но вдруг взгляд ее заледенел:

— Что у тебя на спине, моряк?

— Я не знаю, — пожал плечами Семен. — Чешется спина. Не знаю.

И сам спросил:

— А что там?

— Там египтянка! Там опять эта проклятая египтянка! У тебя на спине египтянка, моряк! — с ненавистью заорала Жанна. — Ты вполз к нам в жилище, как ядовитый скорпион!

— Он вполз к нам в жилище, как ядовитый скорпион! — с готовностью подтвердил Дэдо. Он протрезвел и был смертельно напуган.

— Египтянка! Я узнаю! Это та проклятая египтянка! — с животной ненавистью орала Жанна, впиваясь обломанными ногтями в лицо Дэдо. — Почему ты нарисовал свою поганую египтянку на спине этого моряка? Ты обесчестил его! Ты на всю жизнь лишил его покоя!

Она, конечно, преувеличивала: в кривом осколке зеркала, удерживаемом на стене тремя гвоздями, Семен с трудом разглядел несколько стремительных линий — очертания длинной, вытянувшейся вдоль его спины женщины.

Может, она и египтянка, кто знает!

Но Жанна ревновала.

Она бешено ревновала.

Она ревновала, как к живой женщине.

Что же касается Дэдо, то он, наверное, изобразил египтянку совершенно автоматически, в обычном пьяном затмении, не отдавая в том отчета даже себе самому. Может, он принял спину спящего Семена за плоскость почему-то вдруг покосившейся стены. Думал о египтянке и изобразил египтянку. Почему нет? Не все ли равно на чем рисовать! Может, он любил свою египтянку так же сильно, как Жанна любила его.

Этого Семен не мог вынести.

— Не кричи, сестричка, — ласково попросил он Жанну. — Это я попросил Дэдо нарисовать египтянку.

— Зачем? — не поверила Жанна.

— Это моя женщина, сестричка.