Дело о пропавшем боге   ::   Латынина Юлия

Двойная крыша трехэтажной управы сверкала на солнце, с карнизов свешивался каменный виноград, и наверху широкой лестницы четырехростый мраморный Иршахчан раздирал пасть трехрогому змею Уннушику. Сорванные одежды государя струились по ветру, обнаженные плечи застыли в чудовищном напряжении. Пятьсот лет назад грубый реалист Иннин ваял небесного государя с кулачного бойца: и лишь голова мангусты на плечах бога напоминала своими застывшими и безмятежными чертами о реализме истинном.

Голову, впрочем, ваял не Иннин. Воскресший государь Аттах (их тогда сразу несколько воскресло, и они еще долго выясняли друг с другом, кто воистину воскрес, а кто нет) — имел обыкновение сносить головы статуям и устанавливать свои. Также и некоторые его преемники. В конце концов основатель нынешней династии, варвар, завоеватель, во избежание соблазна постановил: приделать статуям звериные головы.

В божьей тени копошились люди, бросали в жертвенный огонь копии жалоб, чтобы вручить их сразу двум адресатам: небесному государю и его посланнику, столичному инспектору. Впрочем, в огонь частенько бросали чистые листы: Иршахчану и так все ведомо, зачем лишний раз тратиться на переписчика?

Бахадн нахмурился: людей было слишком много.

Инспектор медленно поднимался по стертым ступеням, окруженный просителями. Жалобщики пронзительно голосили; доносчики подходили скромно и с достоинством. Инспектор улыбался тем и другим, а наверху каменный бог с лицом мангусты улыбался ежедневной пьесе, разыгрываемой в его честь.

Бахадн и сам писывал такие пьески и знал, как должно строиться повествование. Бесчинства притеснителя; страдания невинных; приезд столичного чиновника; подкупленные свидетели, запутанные улики и ошибочные догадки; потом сон, в котором второй получатель жалобы, государь Иршахчан, является к инспектору, превращает улики в символы и рационально перетолковывает запутанную злоумышленниками явь. И непременный счастливый конец: шеи корыстолюбцев схвачены веревкой, и порок карают мечом и доской на глазах ликующего народа.

Народ любит такие истории, боги любят такие истории, и столица их тоже любит. «Народ должен участвовать в управлении государством», — вспомнил Бахадн слова из трактата Веспшанки. «Он может участвовать в управлении либо посредством выборов, либо посредством доносов. Первый путь ведет к беспорядкам, второй — к торжеству справедливости».

Столичный инспектор, наконец, собрал семена истины для полей правосудия, все, до единого зернышка.

Чиновники неторопливо прошли по коридорам в кабинет покойного судьи. Из-за широкого судейского стола навстречу им поднялся, придерживая рукой подхваченные сквозняком бумаги, молодой человек лет двадцати трех: Шаваш, секретарь господина Нана. Столичные чиновники всегда привозили с собой кучу людей и потому от местного начальства были совершенно независимы, а зависели только от своих покровителей из центра.

Провинциальный чиновник с обидой уставился на завитые локоны юноши, ламасские кружева воротника и широкие, не по закону широкие рукава затканного золотом кафтана. Великий Вей, если в столице молодые чиновники завивают волосы, — мудрено ли, что воры сожрали чужую маринованную утку?

Господин Нан поклонился небесному судье Бужве, чей идол стоял в левом углу, и безмятежно выпустил из рук охапку жалоб. Белые бумажные треугольники посыпались на пол, как стая перелетных цапель — на ровную гладь воды. «Слава Бужве, — подумал Бахадн, — он не охотник читать жалобы».

— Принесли? — спросил инспектор своего секретаря.

Тот кивнул головой и потянулся к дверце секретного шкафа. Дверцу охранял от посторонних глаз стоногий паук Миик, и дополнительно, ввиду нынешней испорченности, — хитроумный, хотя и менее божественный механизм. Шаваш достал из сейфа что-то завернутое в тряпочку, и развернул тряпочку на столе.