Дело о пропавшем боге   ::   Латынина Юлия

— Господин Айцар человек редкой добродетели! — заявил местный секретарь, — всем известно, что он кормит народ три дня из семи, да и этот раз ему только из-за спесивости прочих чиновников не удалось утихомирить чернь!

— А какую должность занимает господин Айцар? — с чуть заметной усмешкой полюбопытствовал инспектор.

— Гм… Кажется, сырной надзиратель в этой деревне… Дахтун… нет. Алахтун!

Лицо столичного инспектора оставалось вполне бесстрастным. Сырной инспектор. Чиновник низшего ранга с жалованьем в три шурра риса в год. Неплохо живет господин сырной надзиратель, если может три дня из семи кормить, как говорят, по шесть тысяч бездельников, а на праздники — и того больше.

— Все это был хорошо поставленный спектакль, — продолжал господин Бахадн, — всю охрану стянули к монастырю, беречь начальство, а в судебной управе остался десяток стражников. В Иров день ворота в Верхнем Городе открыты настежь, перепись входящих не ведут.

Перед часом Липы близ управы остановилась балаганная повозка, и на ней обсыпанные хари стали представлять «Драму о козлоножке». Набилась публика, охранники, забыв о долге, тоже пришли посмотреть лицедеев. Вдруг с повозки засвистали, актеры поспрыгивали с ходуль, зрители схватились за спрятанные ножи и кинулись на охранников. В ту же минуту несколько лодок причалило у канала с задней стороны управы. Разбойники прикончили зазевавшуюся стражу, похватали ключи, сбили замки, выпустили из камер всех, кто мог ходить, погрузили тех, кто сам уже идти не мог, на свою повозку и смылись из города.

— Обратите внимание, господин инспектор, — проговорил Бахадн, — что сигнал к похищению арестованных был дан ровно в час Липы, каковой называется в священных книгах мятежников часом Конца и служит у них лучшим временем для совершения храбрых дел.

Инспектор кивнул, и, помолчав, спросил:

— Странно, не правда ли, если главной целью Кархтара было освободить арестованных товарищей, то зачем убивать вашего начальника, господина Шевашена.

— Ах, сударь, — возразил судебный чиновник, — неужели люди в толпе спрашивают «зачем» и «почему»?

— Но ведь судью убили не камнем, а заранее припасенным самострелом, — возразил Нан, — вот из этого-то и следует, что убийство было намеренным. Ведь никто не будет таскать самострел просто так, рискуя за это на два года отправиться в исправительные деревни!

И, помолчав, добавил:

— Двадцать человек стояли на балконе, — неужели никто не заметил нацеленного оружия?

— Разбойники очень ловки в обращении с утварью для убийства.

— Но не настолько же, чтобы на глазах у всех стрелять незамеченными? А не могли они выстрелить из рукавного самострела?

Господин Бахадн покачал головой.

— Это, конечно, объяснило бы, отчего никто не видел стрелявшего. Но даже лучший рукавный самострел бьет не больше, чем на десять шагов, а народ стоял шагах в сорока, и внизу.

— Стало быть, — подытожил инспектор, — если судью убили все-таки из рукавного самострела, то это сделал не народ, а кто-нибудь из стоявших рядом чиновников?

Бахадну даже икнулось.

— А о чем говорили между собой гости, перед тем, как выйти к народу? — спросил инспектор.

Бахадн робко удивился: какое отношение разговор чиновников может иметь к народному бунту?

— Так о чем говорили гости? — повторил столичный инспектор.

Бахадн вздохнул. То-то и оно, о чем говорили!

Иров день — проклятый день, и Иров монастырь — проклятое место. Конечно, как зерно не хранится в государственных амбарах без отдушин, так народ не соблюсти без карнавальных дней. Но то, что в мирные годы — отдушина для воздуха, в скверные — лаз для грабителя.

И в этом году то всеобщее беспокойство, которое охватило провинцию к Ирову дню, не сводилось без остатка к гнусным серым листкам…

Все большие боги Веи изготовлены руками людей и утверждены государством — один Ир, как говорят, нерукотворен.