Драконовы сны   ::   Скирюк Дмитрий

Глаза мерцали в сумерках как два фонаря. Большие такие глаза. Серьезные. И была совершенно человеческая тоска в их глубине.

«Чья вина, что Рудольф сочинил некрасивую сказку? Может, было бы и так, и я сейчас резвился бы в море, ни о чем не думая. Но он убил меня из-за угла, и вот тогда, наверное, мое желание поменялось. Я хотел лишь только отомстить. Все это время — отомстить за мою поруганную любовь. Отомстить — и больше ничего.»

Жуга опустил глаза. Долго молчал.

— Да, — сказал он наконец, — теперь я вижу, как мне повезло. Я мог бы стать таким как ты.

«Твой наставник принял на себя стрелу, которая была предназначена тебе. Хороший учитель даже свою смерть превратит в урок. Помни это. И прости его.»

— За что?

«За то, что он тебя оставил.»

Травник встал и отошел от края площадки. Остановился перед псом.

— Ты знаешь Сны Драконов лучше меня, Эйнар. Можешь ты ответить на один вопрос? Всего лишь на один?

«Говори.»

— Заветное желание Герты. Какое оно было?

«Как и у всех. Чтобы ее любили.»

— И все?

«И все.»

— Оно… сбылось?

Пес каким-то странным образом ухитрился пожать плечами.

«Сильна словно смерть любовь. Тебе видней, Лис. Тебе видней.»

Травник неловко повел руками. Прошелся пятерней по волосам.

— Я говорил ему… ей… В общем, я говорил… Как думаешь, у эльфов и людей могут быть дети?

Ответа на последовало. Очертания пса вдруг заискрились и поблекли, и там, где только что стоял Эйнар, вдруг стали чернота и звезды.

Наступила ночь.

Растрепанное утро рвалось в окна пеньем птиц и свежим ветром, и еще каким-то странным, необыкновенным звуком, приходящим лишь во сне — звучаньем флейты-пикколо, звенящим радостным мальчишеским сопрано, звоном ручейков и свистом ветра в парусах. Еще звучал в нем дикий зов, восторг и упоение.

Жуга продрал глаза, одно мгновение лежал, соображая, что к чему, затем вскочил и бросился к окну, лишь чудом при этом из него не выпав.

Высоко над городом летал и пел дракон.

С тех пор, как Рик поднялся на крыло, он вытянулся, сделался большим и гибким. На шее и спине его прорезался остроконечный гребень, длинные отростки на макушке превратились в настоящие рога, блистающие, словно зеркала; на левом роге трепетал кумачовый флажок. Рик упивался воздухом, кружил, выделывал курбеты и нырял воздушным змеем, и при этом непрерывно выпевал свою затейливую песню торжества и подступавшей взрослости. Бока его играли золотым и красным. Восходило солнце, город был еще в тени, и потому все эти яркие цвета на фоне синевы небес казались невообразимо чистыми и светлыми.

Лиссбург просыпался. За то время, пока травник отсутствовал, руины разобрали, да и вообще вся улица Синей Сойки помаленьку отстроилась. Теперь повсюду жители распахивали окна и смотрели вверх. Одни поспешно прятались назад, другие же наоборот восхищенно охали и присвистывали. Народ выходил на улицы, карабкался на крышы.

Тил тоже был на улице, стоял у входа в дом и весело смотрел, как Рик выделывает в небе кренделя.

— Вот чудеса… — пробормотал Жуга. — Откуда он тут взялся? Ты позвал?

Телли обернулся и блеснул зубами. Рассмеялся звонко, весело. Подбросил на ладони тонкую отполированную палочку и протянул ее травнику. Тот машинально взял. Это оказалась свирель черного дерева, та самая, которую они когда-то вместе с прочим хламом унесли в чулан.

— Держи.

— Свирель? Зачем она мне?

— Это не свирель.

— А что?

— Манок. Когда тебе понадобится помощь, позови, и я приду. Рик услышит ее где угодно, даже если он уйдет играть обратно в сны.

— Ты… Погоди. Что значит…

— Я ухожу, — не дав ему договорить, ответил Тил. — Точней, не так: Нелли и я уходим.

— Но зачем?

— Так надо, — эльф пожал плечами и снова посмотрел наверх.