Фирмамент   ::   Савеличев Михаил

Тот, кто сидел позади нее и чей голос она ненавидела, хотя и понимала, что это самая опасная слабость, которую только может себе позволить, ибо ненависть пожирает осторожность, все чаще смеялся и приговаривал: "Зато ты теперь уважаемый гражданин".

Ей никак не удавалось сосчитать шаги. Она сбивалась уже на первом. Трудно считать, когда у тебя на плечах небо, когда ноги подгибаются, руки трясутся в сумасшедшем танце и постоянно приходится напоминать себе сделать очередной вдох-выдох. Нейрочипы не заботятся о таких вещах. Им безразличен организм. Когда она первый раз обмочилась на допросе, ей хотелось плакать от унижения. В последнее время ей часто хотелось плакать.

Коридоры загибались под невообразимыми углами, и лишь ничтожное тяготение позволяло даже ей, с ее ношей, проходить по ним. Конечно, пригибаясь, чтобы не задеть головой Крышку. Она ведь рядом. Последняя планета. Плутон и Харон. Кто вас так назвал? Кто был тот невольный провидец? Небесная сфера гармонии и совершенства.

Здесь все были совершенными, ангелоподобными существами, поэтому приходилось щурить глаза, чтобы разглядеть в сияющем облаке величественные черты ее стражей. Было ли это длинной агонией, или она уже пребывала по ту сторону жизни? Она подозревала, что и на этот вопрос никто не сможет дать ответ, как никто не сможет сказать - жив кот в ящике или уже мертв. Вселенная ветвилась, выбрасывая чет и нечет жизни и смерти, дня и ночи, но ей хотелось верить, что она еще пребывает в свете.

Чипы - инфекция, их корм - кровь, а отходы - информация. Начальная фаза размножения этой дряни напоминала по внешнему виду и по сути острый приступ малярии - плазмодии собирающегося внутри человека интеллектронного "стукача" внедрялись в красные кровяные тельца и использовали их в качестве строительного материала для себе подобных. Резкое падение уровня гемоглобина вызывало чудовищный озноб, и Одри трясло. Когда количество чипов в крови достигло точки насыщения, что-то замыкало в человеческой машине, искрило и выходило из строя. В первую очередь - слюнные железы и сфинктеры.

Она могла себе представить эту картину - из безвольно открытого рта течет слюна, заливая подбородок, шею и грудь, пахнет мочой, а руки и ноги начинают хорошо отрепетированную пляску. Ей казалось, хотя это было неправдой, что под кожу вгоняют провода и микросхемы, батарейки и переключатели, которые выпускают щупальца, обвивают мышцы и кости, присасываются к сердцу и легким, вытесняя, выгоняя ее саму из последнего прибежища - собственного тела.

Когда-то тело любили. Полузабытые мазки ласковых рук господина. Ему было нужно только тело, им нужна ее душа. Он говорил, что она прекрасна, и, будь ей лет восемьдесят, он мог бы официально сочетаться с ней. Все можно подделать, нельзя лишь подделать возраста.

Она грезила, сидя в стылой темнице, сняв с себя мокрую, холодную рубашку и подложив ее под колени. Камень был холоднее воздуха. Когда в отверстие подавали новую кислородную порцию, то каким-то чудом сохранившееся в газе тепло мгновенно выпадало инеем на унылые серые стены - еще одно проклятье мира мертвых. Поэтому расцветающие причудливые узоры были тайным даром мучительной пытки, словно обрывки воспоминаний, выносимых интеллектронными гаметоцитами на поверхность сознания. Ради искорок радости можно предать все и всех.

Рабство - это всегда радость. Иногда они дрались. Раздевшись и взяв в руки мечи. Один удар - одна смерть. Так он учил ее. Один удар - одна царапина, еще один шрам. Только много позже она поняла, что ее учили. Для развлечения спарринги были слишком жестоки - она выходила из подвала вся в крови, а господин только смеялся.

Здесь все смеются, даже невидимый собеседник за спиной. Отчего-то она вызывает у него частые приступы смеха. Он просто заходится, слушая что выбалтывает (она?).