Год Мамонта (фрагмент)   ::   Романовский Владимир

— Сейчас с тобой будет говорить очень уважаемый всеми человек, — сказал он на артанском наречии, явно подбирая слова, причем подбирая неправильно и коверкая произношение. Например, во фразе «очень уважаемый всеми человек» последнее слово было совершенно лишнее, и только ниверийско-куявские гиены так говорят на нашем языке, невежды мерзкие. — Я хотел бы, чтобы ты ответил ему правду. Только всю правду ответил. Ты понимать? И чтобы возражений не надо. Не надо возражений вообще. Понимать?

— Трусливая ты крыса, — сказал Номинг. — Падаль куявская.

Сидящий поднялся. Крепко сложен. Белобрысый. С приплюснутым носом. Одно ухо оттопырено. Он кивнул и, протянув руку, открыл дверь. Что-то тихо сказал. Снова вошла мужской походкой белокожая мерзавка, которую он в свое время не убил, хоть и мог, и снова приблизилась к Номингу. Он начал кричать еще до того, как почувствовал боль. В открытый рот снова запихали кляп. Номинг весь покрылся потом, из глаз текло, а боль все усиливалась. А белобрысый нивериец вышел. Вернулся он, когда прошли четыре вечности. Подошел вплотную. Белокожая все еще сидела на корточках рядом с Номингом.

— Только правду. Возражений не надо. Понимать? Кивать. Если понять, кивать.

Номинг кивнул. Он больше не мог. Он больше не был Номинг, он больше не был человек и воин. Он был несложное, трясущееся от ужаса животное. Он больше не узнавал эту женщину. Он не помнил ее. У него не было прошлого.

Кляп вынули. Женщина ушла. Белобрысый нивериец поморщился, пожал плечами, и тоже вышел. Долго никто не входил. Боль затихала, но сама память об этой боли вселяла дикий, животный страх. Сама возможность повторения этой боли была совершенно немыслима.

Дверь снова открылась. Вошел небольшого роста худой человек с каштановыми волосами, в ниверийской одежде. Номинг автоматически отметил отсутствие какого-либо оружия. Человек подошел и встал рядом с сидящим на полу Номингом. Тусклым голосом спросил — Ноги не затекли?

Безупречное артанское произношение. Так говорят только родившиеся вблизи владений Улегвича. Артанец? Перебежчик?

— Ты кто? — спросил Номинг, не узнавая своего голоса. Он не чувствовал никакой неприязни, скорее наоборот. Боль не повторится, пока этот с каштановыми волосами здесь.

Человек с каштановыми волосами спокойно смотрел на Номинга. Что-то неприятное, пугающее и одновременно притягивающее было в его зеленых глазах под крупными светлыми бровями. Тонкие губы вдруг растянулись в холодную улыбку.

— Я — Фалкон. Запомни это имя. Хорошо запомни. Как ноги?

Запомни имя. Наглец. Номинг попробовал пошевелить ногами. Нет, не затекли.

— Тебя прислали меня допрашивать? — спросил он.

— Нет, зачем же. Все известно и так. Ты пришел сюда с войском. Ты предупредил нас, что идешь в поход на славские земли. Но ты решил, что славские земли тебе не интересны. Ты изменил планы. Я пришел, чтобы сказать тебе, что ты будешь делать дальше.

— Дальше?

Опять появилась холодная улыбка. Номинг понял, что дальше он будет делать все, что ему скажут. Он ненавидел себя больше, чем этих… ниверийцев… да. Позор, позор. Жить с позором. Есть и спать с позором. Позор лучше, чем боль. Он был согласен. Он презирал себя, но он был согласен.

— Тебя вернут в твой тайный шатер. Утром ты объявишь войску об изменении направления. Ты дойдешь до славских земель. Ты сожжешь несколько деревень. Потеряешь какое-то количество воинов. И вернешься в свое княжество. Раз в три месяца к тебе будут приезжать наши посланцы. Они будут привозить сплавы, приспособления, и изделия. И забирать у тебя золото и серебро. Охрану будешь предоставлять ты. Сто пятьдесят человек. Ты больше не подойдешь к границам Ниверии с войском до тех пор, пока тебе не дадут знать. Иногда ты будешь выполнять кое-какие, очень несложные, просьбы. От меня лично. А твоего сына мы оставляем у себя.