Как на Дерибасовской угол Ришельевской   ::   Смирнов Валерий Павлович

Но тут к начальнику прибегает какой-то чекист с языком за плечами и сообщает, что верных сынов революции в гнездовье палачей, засланных мировым капиталом, ждала засада из двадцати стволов. И они погибли, естественно, в неравной борьбе, до конца исполнив свой долг. До какого конца, начальнику уже не хотелось выяснять. И он взялся раскручивать это дело без отрыва от стульчака. На этом месте ему размышлялось особенно хорошо. Если бы все шло как надо, брали бы гада по новой. С семьей, для порядка. Но такой клиент этот был Поздняков, что его семья видела гораздо реже, чем начальник одесской тюрьмы. И где она у вражины имелась, никто толком не знал. И была ли вообще – тоже. Но самое главное, прописки у этого диверсанта, в отличие от всего советского народа, тоже не было. Где ж в таком случае арестовывать врага победившего пролетариата?

К ментам чекисты не обращались, чтобы не уронить своего высокого звания, потому что были уверены: менты только и ждут, чтоб на них настучать секретарю горкома партии Гуревичу. Разве что побывали на хате Шаи-патриота и увидели; если он чем и отличается от них, то только тем, чем сильно похож на чекистов, которые арестовывали Позднякова. Разве что дырок в нем было чуть больше и он уже начинал тихо-мирно вонять.

А потом начальнику отдела стало совсем не до Позднякова. Потому что через три дня, после того, как местную Чеку возглавил товарищ из Москвы, начотдела сам оказался недочиканным соратником врага Ежова. И соответственно получил пулю в затылок из собственного именного оружия, над тем самым унитазом, где любил строить планы поимки вражеских агентов.

Потом за эту историю в Одессе стали забывать. Кроме одного человека. Того самого, которому за соответствующий карбач Поздняков оставил на хранение профессорские бебехи и еще кое-что. Чтобы больше вам не слышать за Позднякова-старшего, могу только сказать, что у него таки-да была женщина вроде жены и, как она уверяла в свое время, его собственный сын. Потому что во время войны она стала вдовой фронтовика Филиппа Степановича Позднякова, героически отдавшего жизнь за советскую Родину. Если бы сам Поздняков узнал, за что он отдал свою жизнь, то сильно бы удивился. Но удивляться ему не пришлось, так как он в это время уже лежал в собственной могиле под чужой фамилией на астраханском кладбище.

В те времена, когда чересчур постаревший профессор Брунштейн нажил новую мебель и перестал быть космополитом, молодого, но уже регулярно подворовывающего Борю Позднякова разыскал Зорик Максимов по кличке Антиквар. Он честно передал Позднякову-младшему цацки и картины, которых так и не дождался чекист из Москвы, расстрелянный в пятьдесят третьем году. Тем самым Зорик Максимов лишний раз доказал, что значит для делового понятие честь и то, что Боря таки-да сын Филиппа. Кроме того, Зорик объяснил: свалившееся на Позднякова богатство стоит куда больше пары бутылок водки, за которые Боря уже был согласен потерять эту на хрен ему ненужную живопись. И даже взял его в свою фирму, пояснив: то, что сегодня валяется под ногами, можно уже подбирать за хорошие деньги. Но сколько весь этот идиотский для каждого культурного советского человека мотлох будет стоить завтра – он даже боится подумать.

Так, после смерти Зорика Максимова самым большим коллекционером в Одессе стал Борис Филиппович Поздняков.

* * *



Когда-то Борис Филиппович жил, ни к кому не приставая, в небольшой хате без соседей и спокойно собирал иконы, картины и прочие брульянты. А потом другой коллекционер начинает намекать безобидному Борису Филипповичу, что им вдвоем в одном городе еще теснее, чем в коммунальном туалете.