Алмазы для ракетчика   ::   Козлов Константин

Спутник вскрикнул — значит, тоже заметил — и, как лунатик, захлюпал прямо по воде на противоположный берег: жалкая, исхудавшая фигура в коробящейся от грязи одежде, протянутые вперед, как у привидения, руки.

Донесся странный шум, резкие, отрывистые звуки усиливались.

Словно сквозь туман инженер увидел, как спутник тяжело осел посреди ручья — ледяная вода свела ноги судорогой, — а затем протянул руку и, что-то хрипя, на четвереньках пополз на берег. Ремень карабина съехал с плеча, приклад загремел по гальке.

К пятну на другой стороне ручья добавилось еще несколько. Пятна двигались, из-за этого инженер не мог их разглядеть отчетливо. Потом свет померк. Вспышкой вернулось сознание.

Первым сигналом окружающего мира было ощущение чего-то влажного и теплого на лице. Отстранившись, он приоткрыл глаза. Собака. Может, волк?! Нет, все-таки собака, волк не стал бы ластиться к человеку. Выходит, добрались до жилья. Инженер медленно проваливался куда-то глубоко-глубоко…

Второй раз он очнулся в чуме. У огня на корточках сидел седой, весь в морщинах дед. Инженер знал правильное название северного народца — саамы. Европейцы считают их лапландцами. Для русских они были лопарями или самоедами, но сами называли себя саамами — людьми. С ними приходилось встречаться еще в той, довоенной жизни.

Старик курил трубку и улыбался своим мыслям. В черных глазах с набрякшими веками мелькали отсветы костра. Булькал котелок на огне. На ложе по ту сторону огня крепким сном забылся спутник, укрытый оленьей шкурой.

Откинулся полог, вошла старуха, жена лапландца. Зачерпнула что-то из котелка эмалированной кружкой и подала инженеру. На иссеченном складками бронзовом лице вспыхнула доброжелательная улыбка.

Пробормотав слова благодарности, он схватил кружку и стал жадно глотать обжигающее варево. По телу разлилось приятное тепло. В измученный организм возвращалась жизнь. Очевидно, они наткнулись на кочевье. Снова повезло. Он улыбнулся. В этот сезон ему повезло трижды.

Привычка измерять жизнь сезонами осталась еще со студенческих времен. Сезоны, партии — как это было давно, остались только в щемящей сердце юности. Партии из его университета часто работали в краях, похожих на этот, но по другую сторону границы, их часто приглашали как высококлассных специалистов. Если теоретические выкладки подтверждались изысканиями, сезон считался удачным, а если неделя за неделей пролетали в тщетных, пустых поисках, люди просто старались не унывать. Любые результаты давали опыт. Из опыта рождались гипотезы, красивые и стройные, как та, которую он унаследовал от отца — профессора. Этот сезон был самым счастливым за последние пять лет, хотя его правильнее бы назвать кампанией.

В ней удача улыбнулась впервые, когда звено «Ил-4» 29-го авиационного полка Северного флота сровняло с землей их лагерь. Тогда он благодарил провидение за то, что оказался в числе немногих уцелевших. За два захода бомбардировщики превратили базу торпедоносцев в мешанину железа, земли и бревен. Переливчато звеня пропеллерами, двухмоторные машины ушли на северо-восток, оставив на земле оседающий дым и развалины. Он не погиб, а на месте блиндажа, в котором во время налета отсиживались его коллеги, дымилась воронка, глубокая черная яма в опаленном торфянике. Ни малейших следов от пяти человек, даже пуговицы не найти. Стоя над воняющей тротилом ямой, он с наслаждением вдыхал холодный воздух, осознавал, как здорово жить. Его спасение — самое настоящее чудо. Не пойди он встречать возвращающиеся с вылета на конвой самолеты…

Самолеты были главной связью с внешним миром. Они уходили далеко в Норвежское или Баренцево море — бомбить очередной конвой. Отработав, садились в Вадсё, а затем возвращались с грузами для их лагеря. Иногда самолетам попадались уже было почти прорвавшиеся конвои у Канина Носа.