Колдуны и министры   ::   Латынина Юлия

Секретарь его, Шаваш, заперся в кабинете и стал дотошно обыскивать полку с духами-хранителями, сейф с улыбающимся Бужвой, книги и папки с трехцветными кистями. Он сам не знал, чего искал, — а не нашел ничего. Даже потайной ящичек под полкою духов был пуст.

Шаваш вышел во внутренний сад, покрутил головой, поднял и повесил на ветку мокрую ленту со знаком счастья, сбитую грозой. Шаваш был молод, хорош собой и чрезвычайно смышлен. Быть бы ему шельмой и вором, если б Нан не подобрал беспризорника… А так Шаваш стал начальником, ходил в камчатом кафтане, в сапожках, подбитых шелком. До недавних пор он был предан Нану по-собачьи, и они были близки, как ядро ореха и его кожура.

После дикого дела в провинции Харайн душа Шаваша как-то смутилась. Он все не мог забыть, как Нан сжег на свечке донос об участии желтого монаха в заговоре против империи, а доносчику положили на голову мешок с песком, и как местный чиновник Бахадн, упившись вином, рыдал на плече у Шаваша: «Оборотни в монастыре живут, сорока богами клянусь, оборотни… Был ведь уже такой случай с храмом Шакуника»

«Гм… оборотни» — думал Шаваш. Надо сказать, что, в отличие от своего начальника, Шаваш был вольнодумцем. Даже, попросту говоря, атеистом.

Тут в дверь заскреблись, — это местные лавочники пришли поклониться новому начальству. После ухода их Шаваш вызвал к себе двоих сыщиков, и, блаженно жмурясь, сказал:

— Э-э… кстати… Я бы желал иметь сведения обо всех чудесах, происходящих в городе. Это, знаете ли, дает хорошее представление о настроениях народа.

Но в эту ночь государь так и не пошел в город. Днем он стоял у окна и глядел на небо в серебряной сетке. Дул редкий восточный ветер, как-то невзначай пахнуло запахом Нижнего Города и чуть ли не цветущими тополями. Налетела гроза, и у Варназда начался приступ астмы.

Астма у государя была вот отчего:

Государь Варназд был младшим сыном государыни Касии, моложе наследника на шесть лет. Он рос в тепле и холе, но однажды, когда брату его было пятнадцать, брат в зале Ста Полей ударил его по лицу со словами: «Мать любит тебя больше, потому что ты моложе, но смотри…»

Когда брату было восемнадцать, многие заговорили, что регентше пора уступить бразды правления законному наследнику. Вскоре, однако, открылся заговор, затеянный сыном против матери. Высоких заговорщиков поймали с кинжалами в руках. Самого наследника судили в присутствии матери и младшего брата: женщина хотела преподать новому наследнику нравоучительный пример.

Государь плакал и во всем признавался. Он был очень жалок. Он просил оставить ему хоть одну провинцию. Не оставили. Он просил о ссылке. Не позволили. Он стал просить о монастыре. И это не было разрешено.

Государыня Касия махнула рукой. Кликнули палача. Тот в ужасе попятился, увидев, кого предстоит казнить. Воспользовавшись этим, наследник вырвался из рук стражи и бросился, — но не к матери, а к двенадцатилетнему Варназду, и обхватил его за ноги. Варназд в ужасе закрыл лицо руками, и открыл их, только когда все было кончено. Дело было как раз в пору цветения тополей, и вечером случился первый приступ астмы. Встревоженная мать велела вырубить все тополя во дворце и городе; наместники провинций последовали этому примеру.

Государь жил очень тихо, в покоях, где ковры и стены, запеленутые в шелк, глушили шаги стражников и шепот соглядатаев, под небом, крытым серебряной сеткой. А когда ему было двадцать, мать тихо и просто умерла. Никто не оспаривал у него трона. Тем не менее ни во дворце, ни в Верхнем Городе тополей не росло.

Приступы астмы стали чрезвычайно редки, но вот сегодня почему-то случился один. Государь лежал без сил. Ввели Нана, Варназд слабо указал чиновнику на подушку у изголовья, взял его руку — показалось, что стало легче.