Конец вечности   ::   Богдан Агрис

Мы тёртая стойкая нечисть, мы ждём,

В союзники выкликав случай,

Когда все засовы размоет дождём,

И мы свою долю получим.

Работа? Её мы доделаем в срок...

Язык, диктофон и бумага.

А вечером ноги несут на порог

К таким же, как мы, побродягам.

"Привет, Франсуа! Как здоровье Марго?

Артюр! Как торговля, дружище?"

Садишься и учишь ночное арго

С оравою своден и нищих.

Уюта? А ну, что ещё за байда?...

А хочешь узнать о грядущем -

Так к нашим услугам почти что всегда

Табачно-кофейная гуща.

Приветливо вскинуть обманщицу-бровь

Сложна лицедейства работа!

Небесную изображая любовь

Из похоти, злобы, расчёта.

Побольше бы холода! В холоде – власть

Над сонной ордой иноверцев.

И орден – змеиный рентгеновский глаз

На месте, где теплилось сердце.

30 января 2000 года



НОВАЯ ЛИТАНИЯ

Я собираю сны исподтишка

В котомку глаз, но вскидывая веки,

Теряю их, как шило из мешка,

И не найду, и только отсвет некий

Всё льнёт и льнёт к поверхности вещей.

Я постепенно ночь с ладоней смою,

И словно ненароком и вотще,

Я в день с его бодрящей кутерьмою

Войду. Священник так заходит в храм.

И, словно в незнакомые иконы,

Я посмотрю в оклады грязных рам

С продолговато-узкого балкона.

Я отпускаю в матовый зазор

Своей судьбы окрашенные срезы.

С аорты счистив умершего сор,

Я обнаружу зрячее железо.

Оно поёт, вибрирует; оно

Целует лёд в глазах моих наперсниц.

И я брожу в остуде затяжной

Ступенчатыми выводами лестниц.

Не выход – вывод. Далее – везде.

Отмерен такт, но снова мерь, и дальше,

Пока в молебнах утренней звезде

Не различишь едва заметной фальши.

Иная метафизика теперь.

Я пью из тростникового надлома

Солёный стон, смакую след потерь.

Тонка лучей лиловая солома.

Я ненавижу, мыслящий тростник,

Всего лишь то, что вырос ты из тины.

Как сладко мне кристаллы вечных книг

Расслаивать в зеркальные пластины,

Чтоб видеть в них себя, ещё себя,

Опять себя – нагой обломок неба.

Манжеты, словно чётки, теребя,

Я сам себе – единая потреба.

И я умею камень расколоть,

И влить в него останок рваный света.

Но болью разлинованная плоть

Как шов, на смысл накладывает вето,

И ставит подпись – дымом всех святынь,

Которые, как выяснилось скупо,

Её не оценили и в алтын,

Ославив как "подвижный образ трупа".

И вот оно – во многом так и есть.

Не Воскресенье, но могилы вскрыты.

И не звучит архангельская лесть,

А лишь свиной щетины о корыто

Шершавый повторяющийся звук,

И ритм совокупления, и только.

Но разорвав смыкающийся круг

Отчаянным и страшным взглядом волка

Я вырвался. Я взял в себя расщеп.

Я смерть держу на поводке коротком.

И вот она выпрашивает хлеб,

В мои зрачки заглядывая кротко.

23 марта 2000 года



МОРЕСТРАННИК

Леди, скажи – куда мне теперь вернуться?

Город мой стёрт времени поцелуем

Даже со стёкол памяти. Не согнуться -

Значит – сломаться. Я же ещё балую

С ветром, рассветами... Считывать камня речи

Слухом досель глухонемой ладони

Я научился. Чей не поймёшь предтеча,

Нет! – при царе Горохе тире Гвидоне

Штатный Гомер на половину ставки,

Вещий Боян, а может, не шибко вещий.

Коллекцьонирую пуговки, камилавки,

И непредметное, - типа, узоры трещин.

Леди, ну впрямь, сколько же это можно? -

Карты, причалы, боцман сердит, как бука,

Пьян, как свинья... А в сундуке дорожном

Чёрный квадрат бывалого ноутбука,

Пара дискет, пара рубашек, стёртых

Стиркой настолько, что поползли волокна.

Печень шалит, и по ночам аорта

Падает как девяносто восьмые "окна".