Контакт первой степени тяжести   ::   Горюнов Андрей

— Ты меня прогоняешь? — спросила она ошарашенно.

— Да, — он посмотрел ей в глаза. — Сейчас все рухнет, Лена. Ты уходи. Опасно оказаться под обломками. Банкеты кончились. А осень — налицо.

— За что ты меня так обижаешь, Николай? Так обижаешь, — в глазах ее вспыхнули слезы.

— Не обижаю. Я пытаюсь уберечь. И значит — оттолкнуть. Сил нету, Лена. За ночь вытекли. Так круто повернулось! Ну, просто гром небесный, мрак. Враз, в одночасье.

— Пойдем домой. К тебе, ко мне… Возьмем пару бутылок шампанского.

— Нет, Леночка. В том-то и дело, что эпоха шампанского для меня, видно, кончилась. Помнишь, я рассказывал тебе, что еще в детстве цыганка мне нагадала крупный перелом судьбы? Так вот он как раз приходится на эту осень. «Возможным станет все, и все станет невозможным». Я-то, грешным делом, втайне надеялся, ждал чего-то большого: «все станет возможным». Однако высокое положение сопряжено с большими личными ограничениями — и, значит, «все станет невозможным». Это я так себя тешил. А оказывается, все следовало понимать наоборот, как предсказание совершенно апокалиптическое. «Все станет невозможным» — это я в тюрьме, в узилище, на подписке. Ну, в общем, мера пресечения. А «все станет возможным» — это, значит, навешают мне, что только в голову им придет. Ну, как во времена золотые. Я когда уходил, когда, они остались обсуждать какие-то еще «новые» улики. Со старшим инспектором… уголовного розыска! Сон, страшный сон!

— А давай мы просто молча посидим, музыку послушаем, тебя отпустит, вот увидишь!

— Да ну какая тут к чертям музыка!

— Послушай меня, Коля… Ты упал духом, понимаешь? Я просто не узнаю тебя. Ну, подумаешь, тебя кто-то в чем-то обвинил?! Главное, что ты сам себя не считаешь виноватым. Правда все равно всплывет.

— Ага. Как же! Держи карман шире.

— Всплывет, уверяю тебя! Надо защищаться. А не сидеть сложа руки. Тебе нужно стать вот как Рембо, понимаешь?

— Рембо?! — расхохотавшись, он вдруг осекся, отвернулся от нее.

Пульсирующий перекресток вечно взбаламученного города. Равнодушно-бессмысленное мельтешение прохожих — муравьев гигантского муравейника-мегаполиса.

Он как бы даже успокоился. Ничего не изменишь. Никого не исправишь. Ни за что не объяснишь. Никому. Ничего. Не нужно. Дела нет. Бежать. Успеть. Сорвать. Сегодня жить, умереть завтра. Детали побоку. Неважно. Жизнь бессмысленна. Все рухнет. Рано или поздно. Всему прощай. Конец внезапен. Даже если ждешь конца всю жизнь. Безвременно. Когда бы ни пришло. Тупик. Тупик!

Но все равно — надо сопротивляться. Заделывать брешь. Закрывать головой амбразуру. Тут Ленка права. Но то, что предстоит — это не для нее. Она — его слабое звено. Если ситуация сложится круто, его смогут прихватить за это слабое звено — за Лену. Ее надо вывести из игры. Решительно. Резко. Без нее у него не останется ничего, кроме холодного расчета и силы. Не зацепишь. Ни в коем случае сейчас нельзя жалеть никого и ничего. Ни ее, ни тем более себя. Отрезать, отсечь. И вперед. Цыганка, тогда, в детстве, сказала ему: «И будет исход твой от одного тебя зависеть». Ударение тут надо сделать на слове «одного». «Одинокий путник идет дальше других» — это не нами придумано. И тысячу раз проверено.

Собрав в себе все оставшиеся силы, он, напрягаясь, как бы заморозил себя изнутри. И, зафиксировав душу, лицо и глаза, повернулся к Елене.

— Ты что, Коля? Ты что окаменел?

Он промолчал, накапливая силы.

— Коля, Белов! Да что с тобой стряслось?!

— Иди ты к черту, — ровным голосом робота сказал он.

Она закрыла лицо руками, испугавшись не столько сказанных слов, сколько увиденных глаз.

* * *



— Все это очень интересно. — Власов постучал по записной книжке Калачева.

— Ты это отработай до конца. Здесь нитка. Здесь потянется.