Машка   ::   Михеев Михаил

На крыльце послышалось шарканье подошв о половичок, затем в дверь протиснулся колхозный пастух - я часто встречал его с коровами красноносый старичок в брезентовом дождевике. - Что опять? - спросил Ненашев. - Плохо,- ответил пастух.- Повязку с шеи сорвал, кровь идет. - Ладно. Приду сейчас. Пастух вышел. Я поднялся со стула. - Ты извини,- сказал Ненашев,- Видишь, какая карусель. А к тебе у меня просьба. Ежели пожелаешь, конечно. Я сегодня Машку накормить не успел. Аппетита у нее не было с утра. Может быть, пройдешься с ней в лесок, на травку. Тебе все равно где гулять, а ее одну я выпускать не решаюсь. Сейчас - тем более. К тебе она хороню относится. Даже спрашивала. Вот только поговорить тебе с ней не удастся. Дешифратор не работает, батареи сели. Санечка обещала сегодня вечером свежие привезти. Да вы и без дешифратора друг друга поймете. Коровам, говорят, тоже свойственно сентиментальное восприятие мира. Родство душ, а? Без иронии Ненашев не мог. Он взял с вешалки халат, перекинул через плечо и вышел. Это были его последние слова. Больше я его не слышал. И не видел. Точнее, увидел еще раз... но лучше было бы тогда на него не смотреть. Машка находилась под домашним арестом: дверь сарайчика была заложена березовой палкой. Черешком от лопаты. Я выдернул его, прикинул на руке и отбросил прочь. Очевидно, она уже давно стояла вот так, против дверей, в злом напряженном ожидании, уставив вперед рога. Увидев меня, она попыталась улыбнуться, у нее не получилось. Тогда, каким-то несвойственным коровам движением, Машка по-собачьи сунулась носом мне между боком и локтем руки и стояла так некоторое время, закрыв глаза. Она вымазала мне весь пиджак. Конечно, я сделал вид, что ничего не заметил. - Пойдем гулять, Машка! Она согласно мотнула головой. Я предложил ей самой выбирать дорогу. Она не пошла через калитку, вероятно, не захотела показываться на улице, а направилась через огород, который выходил на опушку леса. Остановилась перед загородкой, оглянулась на меня. Я выдернул несколько жердей, Машка с трудом протиснулась, зацепилась за торчащий сучок, оставив па нем клочья шерсти, и направилась в лес. Она шла напрямик, пересекая тропинки, через заросли молодых березок и елок с торчащими, как карандаши, верхушками. Миновала несколько полянок с хорошей - на мой взгляд - травой. Она не останавливалась, а только обернулась несколько раз на ходу, чтобы убедиться, что я от нее не отстаю. Так мы прошагали километра два. Деревья расступились сразу, и мы оказались на берегу озера, с полкилометра диаметром и, видимо, глубокого, оно было темное посредине и прозрачное у берегов. Машка спустилась к воде и начала пить. Она пила долго, потом поднялась на берег, виновато посмотрела на меня и направилась за раскидистые кусты. Я присел на старую обугленную корягу, видимо, заброшенную сюда весенним разливом. В прозрачной воде гуляли стайки мелких рыбешек; кажется их зовут гольянами - прожорливые, они выжили из озера карасей, съедая их икру; так мне рассказала Липа, когда я попросил ее достать рыбы к обеду. Машка шумно дохнула у меня за спиной. - Ты бы поела, Машка, - сказал я. - Н-иу, - ответила Машка. Плохо было без дешифратора. Хотя интонации Машкиного "нуканья" менялись, все равно я ничего понять не мог. Разговора не получилось, но и молчать мне не хотелось тоже. - Быка ты отделала, это я понимаю. А зачем ты на Санечку набросилась? Выражение глаз у Машки стало знакомо недобрым. - Н-ну! - сказала она. И упрямо мотнула головой, как бы говоря, что не собирается ничего прощать. А мне не хотелось, чтобы Машка утвердилась в своем желании отомстить Санечке за ее так не вовремя поданный Ненашеву совет. Но что я мог ей сказать? Я вздохнул. Оторвал от коряги кусочек коры, бросил его в воду. Гольяны брызгами кинулись в стороны, тут же вернулись и закружились вокруг коры, сверкая бронзовыми спинками. Машка вдруг повернулась в сторону леса.