Мессия должен умереть   ::   Бурносов Юрий Николаевич

Лицемеры! Хорошо пророчествовал о вас Исайя, говоря: приближаются ко мне люди сии устами своими и чтут меня языком, сердце же их далеко отстоит от меня; но тщетно чтут меня, уча учениям, заповедям человеческим.

Народ, по-моему, ничего не понял. Остались в недоумении и фарисеи; да что там, я сам не въехал, что хотел сказать Иисус. Иногда он чрезмерно увлекался либо цитировал дословно Евангелие.

Кажется, он и сам понял, что говорит чересчур метафорично, потому что уточнил, обращаясь к народу:

– Не то, что входит в уста, оскверняет человека, но то, что выходит из уст, оскверняет человека!

Логично, черт побери.

Ничего любопытного в последующие несколько дней не произошло. Я пытался выяснить, кто же из апостолов швыряется обертками из будущего, но не нашел ни одной сколько-нибудь заслуживающей внимания нити. Даже, кажется, переборщил, потому что после коротких бесед со мной Симон Кананит, Фома и Андрей долго и подозрительно шептались.

Я окончательно привык к местной грубой пище и вину, желудок перестал меня беспокоить. С Иисусом я разговаривал еще дважды, но он постоянно переводил разговор на притчи и толкование Илии, изредка нелицеприятно высказывался в адрес Ирода и римской политики на Ближнем Востоке. Никаких выходок типа «В далекий край…» он не допускал, странных вещей я у него тоже не видел, и временами мне начинало казаться, что я схожу с ума и излишняя подозрительность – прежде всего следствие этого.

Однажды вечером Иисус собрал всех нас вокруг себя и начал, уставясь в пламя костра:

– Я хочу сообщить вам одно неприятное известие, которое вы, как ученики мои, обязаны знать.

– Что хочешь сказать нам, Господи? – спросил нетерпеливый Матфей, которого роль Иисусова биографа увлекла уже несколько чрезмерно.

– Хочу открыть вам, что мне должно идти в Иерусалим и много пострадать от старейшин, первосвященников и книжников… А после мне быть убиту, и в третий день должен я воскреснуть. – С этими словами Иисус оглядел собравшихся, ожидая комментариев.

Они не заставили себя долго ждать.

– Как – воскреснуть?!

– Когда мы идем в Иерусалим?

– А с нами что будет?

– Будь милостив к себе, Господи! Да не будет этого с Тобою!

Последнюю фразу выкрикнул Петр, и она привлекла внимание Христа. Поднявшись и отбрасывая неверную тень, Иисус зычно воскликнул:

– Отойди от меня, Сатана! Ты мне соблазн, потому что думаешь не о том, что божие, но что человеческое!

Петр испуганно отшатнулся, а апостолы, сидевшие рядом с ним (Фома и Иоанн), в свою очередь отшатнулись от Петра как от зачумленного.

– Если кто хочет идти за мною, – продолжал Иисус, стоя в неверном свете костра, – отвергни себя, и возьми крест свой, и следуй за мною. Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее… Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?

– Никакой! Никакой, Господи! – поспешно вставил Фома.

– Верно. Или какой выкуп даст человек за душу свою? Ибо придет сын человеческий во славе отца своего с ангелами своими и тогда воздаст каждому по делам его. Истинно говорю вам: есть некоторые из сидящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят сына человеческого, грядущего в царствии своем.

Когда мы устраивались на ночлег, ко мне неожиданно обратился Иаков. Он тихо, стараясь, чтобы остальные не слышали, позвал:

– Иуда! Слышь, Иуда!

– Что тебе? – спросил я, протягивая ноги поближе к огню. Ночи тут оказались неожиданно холодными, и я порой отчаянно мерз.

– Как ты думаешь, то, что говорил он про бессмертие, правда?

– Почему меня спрашиваешь? Не усомнился ли ты?

– Нет-нет, – испуганно зашептал Иаков. – Но знаешь, всякое говорят…

– Кто говорит?

– Ну… Петр.

– Петр?

Я мгновенно утратил все намеки на сон, а ведь только что уже почти задремал.