Огневки   ::   Абрамов Александр

- По-моему, это и есть центральный очаг, - сказал Панкин. - Чего? - не понял Прохоров. - Внеземной жизни Должно быть, здесь и упал контейнер. - Погодите, - насторожился Прохоров, - я сейчас передам по цепочке. Знаю где. В Митькином логе. Я уже не спрашивал, откуда у него такая уверенность. Минут пять мы прождали в зловещей тишине леса без насекомых и птиц, пока бесшумно, как индеец, не появился Прохоров. - Ермолая Корогкова обожгло, - сквозь зубы проговорил он. - Замешкался, не успел ударить струей. Хорошо, другие помогли. Пошли, - Прохоров ринулся в темный строй наполовину сожженных елей. Какой пожар здесь бушевал, было ясно. До сих пор я шел, охваченный только возбуждением и любопытством. И страха не испытывал ни чуточки. Понимать-то я понимал, на что иду, а вот оценить опасности не мог. А сейчас бешеные глаза Прохорова, его нехотя, сквозь зубы брошенная реплика, словно в прорубь меня окунули. Даже сердце заледенело и судорогой икры свело. Душа в пятки ушла. Все-таки есть что-то в этой прилипшей к языку поговорочке. Так и двинулись мы вслед за Прохоровым, даже словом не обмолвились. Должно быть, и до Панкина дошло: снял с плеча огнетушитель и шепотком попросил: - Покажи, как действовать. Сроду в руках не держал. Я показал наскоро и побежал, боясь потерять Прохорова в этом, вдруг ставшем каким-то неземным, лесу. Митькин лог находился, оказывается, буквально в двух шагах - этакая рыжая ложбинка метров десяти в поперечнике с черной водой на дне. По дороге прикончили еще два скелетных созданьица, любопытно, что вся эта тварь погибала беззвучно, не пискнув, не простонав, должно быть, не было у нее органов, способных воспроизводить звуки, а как она угадывала наше приближение, можно только гадать. Мы очутились на краю ложбины, освещенной еще низким нежарким солнцем, но туман уже растаял, и все было видно как на ладони. По мелководью плавали зеленые шары - точь-в-точь арбузы на бахче, только вдвое крупнее, а по обеим сторонам ложбины на подсохшем торфе близко-близко друг к другу валялись скрученные, как ковры и коврики, знакомые рыжие листы, почти неотличимые от торфяной ржави. Сколько их было, я не считал, вероятно, больше десятка. Лежали они беззвучно, но не мертво, то и дело ворочались и потягивались, словно утреннее ласковое солнце доставляло им явное удовольствие. Что это были за организмы, растительные или животные, и что ими руководило, инстинкт или разум, думаю, никто не сумел бы ответить. Но перед нами была жизнь, и жизнь враждебная. Любой из ковров и ковриков мог развернуться и обнажить свое огненное нутро, в тисках которого плавилась даже сталь. С огнетушителями в руках, нацеленными как автоматы, стояли мы молча, неподвижно, стараясь ничем не выдать своего присутствия. Но огневки обладали каким-то локатором: не прошло и минуты, как "ковры" и "коврики" начали набухать. Вероятно, то же самое, только в миниатюре, видел и Кросби, наблюдая за своими "листиками-трубочками" в пластмассовой камере. Только он не предвидел последствий, а мы их знали и потому не мешкали. Пенные струи с двух противоположных краев одновременно ударили по ложбине. Я успел заметить, что Панкин в последний момент все же сменил свой огнетушитель на "Зоркий". Но и без его помощи сражение было выиграно. За какие-нибудь полторы-две минуты в ложбине будто выпал снег. В хлопьях его сразу же угасли шары, они так и не выбрались из-под густого слоя губительной пены. Но огневки боролись. То одна, то другая, стряхнув брызги пены, разворачивалась, докрасна накаленная, но в тот же миг в нее ударяла смертоносная струя, лист съеживался, мельчал, таял, смешиваясь с белыми пенными хлопьями. Некоторым удалось подняться метра на два, но тут их настигали щелочь и кислота. Я уже давно взял огнетушитель Панкина.