Пассажиры   ::   Силверберг Роберт

Оседланный однажды уже больше никогда не будет тем же. Даже если он неспособен в деталях припомнить свое переживание, все равно оно его чуточку меняет.

Я стараюсь вспомнить.

Женщина? Да: на окурках помада. Следовательно, в моей комнате занимались сексом. Молодая? Старая? Блондинка?

Брюнетка? все в тумане. Что выделывало мое отнятое тело?

Хорош ли я был в постели? Когда я сам по себе, я стараюсь.

Форму я держу. В тридцать восемь лет выстою три сета в теннис летним полднем, прежде чем рухнуть. Могу заставить женщину пылать так, как это свойственно женщине. Не хвалюсь - просто формулирую. У всех свои таланты. У меня - эти.

Но мне говорили, что Пассажиры получают особенное удовольствие, извращая наши лучшие качества. Вот мог ли мой наездник наслаждаться тем, что нашел мне женщину и заставил меня терпеть с ней крах за крахом?

От этой мысли меня тошнит.

Понемногу из сознания уходит муть. Прописанное Центром лекарство действует быстро. Ем, бреюсь, стою под вибродушем, пока кожа не становится чистой и упругой. Делаю зарядку. Интересно, упражнял ли Пассажир мое тело в среду и в четверг? Скорее всего нет: меня на это надо мобилизовывать. Я ведь уже ближе к среднему возрасту - утерянный тонус восстанавливается трудно.

Двадцать раз касаюсь пола, ноги прямые.

Делаю махи ногами.

Ложусь и отжимаюсь от пола.

Тело отзывается, как бы над ним до этого ни измывались.

Первый светлый миг в моем пробуждении: почувствовать, как все внутри оживает, ощутить, что есть еще порох.

Свежий воздух - вот что мне нужно теперь. Быстро одеваюсь и выхожу. Звонить на работу нет нужды. Там знают, что с полудня вторника я был под Пассажиром: но что в пятницу на рассвете Пассажир отбыл, им знать необязательно.

Пусть у меня будет выходной. Пройдусь по городским улицам, разомну конечности, возмещу своему телу вынесенное надругательство. Я вхожу в лифт. До земли пятьдесят этажей. Выхожу в декабрьскую безотрадность.

Надо мною встают небоскребы Нью-Йорка.

По улице течет река машин. Водители небрежно крутят баранку. Неизвестно, в какой момент оседлают водителя ближайшей машины, а когда Пассажир садится, на секунды нарушается координация. Так потеряли мы много жизней на улицах и скоростных шоссе - но ни одного Пассажира.

Иду без особой цели. Пересекаю Четырнадцатую улицу, двигаясь к северу, слушаю легкий мощный рокот электрических двигателей. Вижу юношу, отплясывающего на мостовой и понимаю - он оседлан. На углу Пятой и Двадцать второй мне попадается цветущий толстяк - галстук набок, сегодняшняя "Уоллстрит джорнэл" свешивается из кармана пальто. Он хихикает. Он высовывает язык. Оседлан. Оседлан. Я обхожу его. Быстро шагая, дохожу до перехода, по которому транспорт сворачивает под Тридцать четвертую стрит и Куинзу и секунду медлю, видя двух девочек на самой бровке пешеходной дорожки. Одна - негритянка. Глаза выкачены от ужаса. Другая толкает ее все ближе к ограждению. Оседлана. Но Пассажир не убивает - он просто наслаждается.

Негритяночку отпускают, и она валится, как мешок, вся дрожа. Потом вскакивает и убегает. Другая девочка закусывает длинную прядь блестящих волос и начинает ее жевать.

Понемногу приходит в себя. Она словно одурманена.

Я отвожу взгляд. Не принято смотреть, как приходит в себя товарищ по несчастью. Такова мораль оседланных: в эти мрачные дни у нашего племени пояилось много новых обычаев.

Я прибавляю шагу.

А куда я так тороплюсь? Уже пройдено больше мили.

Я словно движусь к ней цели, будто мой Пассажир все еще прячется в моем черепе, понукая меня. Но я знаю, что это не так. По крайней мере в этот момент я свободен.

А как в этом убедиться?

"Когито эрго сум" больше не подходит.