Мадам, вы будете говорить?   ::   Стюарт Мэри

Когда Луиза ушла в свою комнату, я вымылась, переоделась в белое платье с широким голубым поясом, слегка подкрасилась и не спеша причесалась. Было все еще жарко, солнечные лучи падали медно-золотым столбом сквозь полуоткрытые ставни. Неподвижные тени от тонких листьев вычертили на полу узор, изящный и тонкий, как китайский рисунок на шелке. Изображение дерева, отброшенное солнцем, обладало грацией, и намека на которую не было у самого оригинала – пыльного, веретенообразного растения, засыхающего в кадке внизу, во дворе отеля. Но его тень была достойна кисти Мэ Яна.

Двор был пуст; люди все еще отдыхали, или переодевались к обеду, или, если это были сумасшедшие англичане, гуляли в городе под палящим солнцем. Покрашенная в белое решетчатая стена отделяла двор от улицы. За стеной люди, мулы, автомобили и иногда даже автобусы двигались по своим делам вверх и вниз по оживленной магистрали. Но внутри, за увитой диким виноградом стеной, было очень тихо и спокойно. Гравий между маленькими серыми стульями был тщательно выровнен граблями и полит; тень мягко лежала на столах, часть которых, накрытая к обеду, приглашающе поблескивала стеклом и серебром. Единственным живым существом во дворе был тощий рыжий кот, свернувшийся клубком у основания моего длинного и тонкого дерева, словно – как его звали? Нидхаг? – у корней Иггдразиля [2] .

Я села у полузакрытого ставней окна и принялась обдумывать маршрут на завтра.

Авиньонский мост, где танцуют, конечно; затем сам Авиньон, Пон-дю-Гар – несмотря на то, что я тоже видела виадук в Холборне. Я взяла мишелиновский путеводитель по Провансу и посмотрела на фотографию огромного виадука, помещенную на обложке.

Завтра, пообещала я себе, не спеша поброжу по валам и Папскому дворцу. Затем, послезавтра…

И тут вмешалась судьба в лице Нидхага.

Подошла моя очередь выйти на сцену.

Первым полученным намеком было бурное колебание тени на полу. Китайский рисунок закачался, разбился и превратился в изображение растрепанной метлы, в то время как дерево Иггдразиль задрожало и наклонилось под весом, на который не было рассчитано. Потом рыжий кот метнулся на мой балкон, развернулся там, бросил вниз презрительный взгляд и спокойно уселся умываться. Прыжок и взрыв лая внизу объяснили все.

Раздался грохот и топот бегущих ног.

Кот зевнул, привел в порядок усы, со скучающим видом вскарабкался вверх по водосточной трубе и исчез на крыше. Я встала и перегнулась через перила балкона.

Двор, недавно такой пустой и мирный, внезапно весь заполнился шумом, исходившим от мальчика и крупного беспородного пса. Последний, не сводя возбужденного взгляда с балкона, неуклюже прыгал вверх, изливая ярость, пока мальчик пытался одной рукой схватить и удержать его, а другой поднять опрокинутый стол, к счастью, еще ненакрытый к обеду.

Сделанный из железа стол был очень тяжелый, и мальчику было трудно с ним справиться. Наконец, он отпустил собаку и принялся за работу обеими руками. Ему удалось поднять стол почти наполовину, но тут пес, который явно туго соображал, но отличался упорством, понял, что его жертва убежала с балкона, и бешено заметался в разных направлениях. И врезался в мальчика. Стол с шумом упал снова.

– О, Роммель! – воскликнул мальчик, застигнутый врасплох.

Прежде чем я сообразила, какой это был язык, мальчик взглянул вверх и заметил меня. Он выпрямился, отбросил назад волосы со лба и улыбнулся.

– J'espere, – произнес он старательно, – que ce n'etait pas votre chat, mademoiselle? [3]

Эти слова, разумеется, немедленно разрешили вопрос о его национальности, но я всегда старалась проявлять такт. Я покачала головой.

– Мой французский не слишком хорош, – сказала я. – Не говорит ли месье по-английски?

Он был невероятно польщен.

– По правде говоря, я сам англичанин, – признался он.