Повесть о Ладе, или Зачарованная княжна   ::   Фортунская Светлана

Только теперь в углу стояли две стеклянные фигуры, а не одна.

А Лада по-прежнему спала, иногда даже слегка похрапывала во сне.

Ворон помрачнел, Домовушка пригорюнился, Пес просто стал на себя не похож, похудел, отощал даже, шерсть его свалялась и потускнела, голос звучал хрипло и приглушенно, и вой из его мощной глотки вырывался чуть ли не каждый раз, когда он открывал пасть, чтобы что-нибудь сказать.

Жаб потихоньку квакал, что так он и знал, что этого следовало ожидать и что он никогда не думал, что эта история закончится чем-нибудь хорошим.

– Так и будем – сто лет в спячке, как медведи! – вещал он угрюмо. – А через сто лет – ни она никому не будет нужна, ни мы.

– Надо продолжать, – повторял Ворон по десять раз на дню. – В конце концов мы добьемся успеха… Или не добьемся. Но опускать лапы мы не имеем права.

При этом сам он никаких действий не производил и всю инициативу передал нам с Лёней.

Мы пытались продолжать. Лёня, избавившаяся от своего страха встретиться с родителями Крыса настолько, что не боялась уже выходить по вечерам в сопровождении Пса, если только не нужно было удаляться слишком далеко от дома, знакомилась с молодыми (и не очень молодыми) людьми, в тщетной надежде найти среди них того самого единственного Рыцаря без страха и упрека. Увы! Рыцари без страха и упрека на улице с девушками не знакомятся.

Я, со своей стороны, проводил разведку среди котов – может быть, из котовладельцев найдется человек, отвечающий нашим весьма высоким требованиям?

Опять же увы! Коты и кошки имеют отличные от людей понятия о нравственности, и в каждом конкретном случае высокие добродетели претендента начинались и оканчивались почти исключительно котолюбием и милосердием и с рыцарством и безупречностью не имели ничего общего.

Руки (у Лёни) и лапы (у меня) опускались, несмотря на все наши попытки держать хвост трубой, а нос – морковкой.

Лёня даже однажды сказала мне, что потеряла надежду когда-нибудь вернуться к родителям – ведь она мечтала, что Лада отыщет их то ли с помощью своих магических способностей, то ли через милицию. Замечу, кстати, что теперь Лёня верила безоговорочно во все волшебства и чудеса, о которых мы только могли рассказать применительно к Ладе. И очень, очень изменилась к лучшему.

Она объясняла это тем, что, по ее словам, вдруг сразу повзрослела. За тот короткий срок, когда волокла Ладу на себе от скамеечки во дворе к нам на пятый этаж.

– Понимаешь ли, я неожиданно подумала, что она умирает и что если она умрет, то вы все – вы же все пропадете! – говорила мне Лёня со слезами на глазах. – Со всеми вашими магическими и иными способностями – как вам выжить? И что я не могу позволить вам погибнуть. Это было как… ну, как будто меня по кумполу шандарахнули. Честно-честно! И я теперь вроде бы даже смеяться разучилась. И плакать тоже.

Ну это она преувеличивала – насчет того, что разучилась смеяться и плакать. Время от времени на нее снова нападало ее обычное (прежде) капризное настроение, и тогда у Домовушки тарелки падали из лапок, каша пригорала, а пыль, вместо того чтобы собираться на мягкую тряпочку или выметаться веничком из комнаты, разлеталась по всем углам и заставляла нас с Псом чихать по пять минут без остановки. Но, безусловно, Лёня стала намного спокойнее, и порядка в квартире прибавилось.

Домовушка поделился со мной своими соображениями:

– Понимаешь ли, Коток, я как-то тебе сказывал, что замуж девке нашей надобно да детушек завесть? Ну так и вот – мы теперь ей все заместо детушек. Радеет она об нас, печется, тревожится. От того и толку в ней поболе стало. Так-то!

Но Лёня – это все-таки не Лада, а Лада спала себе, и спала, и спала, и совсем не собиралась просыпаться.