Рудимент   ::   Сертаков Виталий

Для них любой день недели, когда достаточно денег на выпивку, — это праздник. У нас очень веселая семья.

Я испытываю неуправляемый, бесконтрольный ужас, потому что очнулся на полу, в темноте, и мне кажется, что останусь тут навсегда. Во сне я упал с кровати и ухитрился провалиться между кроваткой и стенкой. В четыре года у меня еще действовала левая рука, и немножко шевелилась нога. Но вряд ли я сумел сам запихнуть себя в щель. Скорее всего, меня переодели и швырнули на одеяло, не посмотрев. А кровать на маленьких колесиках, и откатилась в сторону. Поэтому я лежу в нелепой позе. Одна ножка кровати прижимает к стене мою щиколотку, а вторая упирается мне в лоб. Это оттого, что кроватка предназначена для новорожденных, а я давно вырос. Никто, естественно, не собирается приобрести мне новую постель.

Гости гогочут. От их смеха, пронизывающего холода и обреченности я описался. Наверное, до того я пытался крикнуть, но ревущий телевизор и хор соседей перекрывали любые звуки. А когда я напустил в штаны, то испугался еще больше. Под влиянием спиртного мама становилась плаксивой, но могла пребольно ударить. Ударив меня, она начинала плакать еще сильнее, а потом просила у меня прощения. Поэтому я продолжал лежать на боку, нос у меня был забит соплями, и там, где я выдыхал ртом, клубилось облако пыли. Под кроватью пыль лежала толстым ковром. Ночами по ковру ползали клопы.

Удивительно, что я вообще жив. Так сказала милиционерша, когда мою маму лишали родительских прав. Но это произошло гораздо позже, через два года. А когда мне было четыре, мама только начинала сильно пить. Наверное, оттого, что отец ушел, и что причина его ухода постоянно находилась у нее перед глазами.

Церебральный паралич. Прогрессирующий. Для большинства людей слово «прогресс» звучит ярко и весело, пахнет весенним дурманящим ветром, соленой водой за кормой плавучих отелей, сандаловым деревом кабриолетов…

Самое удивительное в моем случае то, что я не стал дебилом, В три с половиной года, когда мои ноги совсем переставали слушаться, мне сделали операцию. Я выжил и стал тем, кто я есть, благодаря смерти другого человека. Это называется трансплантацией эмбриональной мозговой ткани, которую берут из мозга неродившихся детей. Выражаясь по-научному, у послеабортивных плодов. Если чужая ткань приживается, такие, как я, чувствуют себя получше. Иногда начинают вполне сносно ходить и читать.

Я не стал лучше передвигаться, напротив, мои ноги постепенно утратили и ту малую подвижность, что была в детстве. Но когда мне сделали операцию вторично, что-то изменилось. Я очень быстро заговорил, почти прекратились судороги. Мама была счастлива и такому повороту дела, потому, наверное, не обратила внимания на иные последствия.

Порой я задумываюсь, кем могли бы стать младенцы, отдавшие мне свою плоть, младенцы, от которых избавились их родители. Дело в том, что такие, как я, обычно отстают в умственном развитии. Не считая физических нарушений. До операции я почти не говорил, пускал слюни и не мог отличить друг от друга букв «А» и «Б».

Кстати, вчера я закончил изучение китайского алфавита.

Вот я и думаю, каких высот могли бы добиться человечки, подарившие мне свои клетки, если бы им позволили появиться на свет?

Следующее яркое воспоминание. В прихожей чужие люди. Мне почти не страшно, потому что мама все время держит меня на коленях. Сначала я думаю, что пришли врачи из детской больницы, но эти тети не требуют меня раздеть и не мнут меня руками. Это комиссия пришла проверить, как мы живем. Мама боится больше, чем я.

Она прямо вся дрожит от страха. Вечером я подслушал, она шепталась с тетей Лидой, что кто-то из соседей послал жалобу. Написали, что в нашей квартире постоянный разгул, и парализованного ребенка нельзя держать в таких условиях.