Самое Тихое Время Города   ::   Кинн Екатерина

К чужому уже Ермолаевскому переулку. Кивнул рассеянно памятнику Крылову у Патриарших и под косыми взглядами двух каменных львов направился прямо к забранной решеткой арке дома.

Вот и двор. В груди противно затенькала когтем по нерву тоска.

Игорь открыл дверь подъезда. Лифт стоял внизу, но Игорь пошел пешком. По лестнице с отшлифованными тысячами рук деревянными перилами, мимо граффити на стенах. И кто их только рисует?

На втором этаже на коврике у дверей дремал тихий алкоголик дядя Костя, которого жена в пьяном виде домой не пускала. Тогда дядя Костя тихо писал в углу, под лестницей, а затем так же тихо поднимался к своей квартире и засыпал на коврике. Утром жена его забирала, вытирала лужу, ругалась – так начинался день.

Игорь вставил ключ в скважину. Постоял. Каждый раз входить в дом было тяжело. Но из-за двери послышалось требовательное мяуканье Вильки, и Игорь улыбнулся – хоть кто-то его здесь да хочет видеть. Он открыл дверь и вошел.

Игорева семья жила в старом центре с начала века. В самых ранних воспоминаниях сохранился деревянный дом возле музыкальной школы чуть в глубине двора. Это было на улице Чехова, которой тоже уже не было. Теперь она снова стала Малой Дмитровкой. Ради интереса Игорь сунулся было туда по памяти. Школа еще стояла, хотя уже была пуста. А дома, конечно, не было. Не было дома. Игоря тогда разобрала такая тоска, что он чуть ли не заплакал, остановившись перед уцелевшим особнячком позапрошлого века – клочком ушедшего детства. Он совсем не изменился. Разве что еще больше обветшал, хотя на стене и висела суровая табличка: «Памятник архитектуры. Охраняется государством».

Если бы особнячок выпотрошили и переделали под евро-офис, был бы как новенький. Но это был бы уже мертвый дом. Не дом из его детства. И Игорь стоял перед чугунной решеткой, на которую навалились старые деревья, и улыбался, смаргивая постыдные слезы. Мужик плакать не должен – так воспитывали.

Потом семья переехала на Жолтовского в новый дом, втиснутый между двумя более старыми так, что вдоль улицы образовалась сплошная крепостная стена. В этой крепости он и вырос.

Отцовы предки принадлежали к старой артистической фамилии и как-то умудрились пройти мимо всех катастроф и потрясений двадцатого века, не замаравшись. Ни героев, ни мерзавцев в роду не числилось. Обычные интеллигентные люди. Отец был довольно известным в узких кругах поэтом и еще более известным, уже в широких кругах, переводчиком. Он, можно сказать, сделал имя нескольким партийным поэтам из южных республик, переводя их довольно посредственные стихи. В переводе отца стихи неузнаваемо менялись, и Игорь считал их отцовскими. Отец был членом Союза писателей, почетным академиком трех республиканских академий, кунаком многих местечковых партбоссов. Потому в дом довольно часто приезжали с «борзыми щенками». В чулане копились, как в сокровищнице, роскошные национальные халаты и тюбетейки, ковры, всякие восточные мелочи. Все это постепенно раздаривалось или переезжало в Музей искусства народов Востока. А еще была сабля, подаренная во время культурного вояжа столичного гостя по коневодческим совхозам. Она до сих пор висела на стене и завораживала взгляд своим изяществом. В свое время именно эта сабля и сподвигла Игоря всерьез заняться фехтованием, но, дойдя до кандидата в мастера, он это дело бросил. Это вообще было в его характере: заняться чем-нибудь, чтобы доказать себе – могу, а затем интерес пропадал.

Мама была профессором университета, с европейским именем. Она работала до самых своих последних дней, и каждый день у нее бывали гости. Ее любили, несмотря на строгий и насмешливый нрав.

Отец умел брать от жизни все, как-то при этом не распихивая локтями других.