Шестая книга судьбы   ::   Курылев Олег

О том, как еще за два дня до начала процесса гостиничный номер Клауса фон Тротта был уже сдан другому, как она напрасно искала его на вокзале, как дежурила на улице возле здания суда в надежде, что он уехал по неотложному делу, но вернется, как затем Петер просил ее ничего не рассказывать Эрне об этой неудачной их попытке и вообще о Клаусе, чтобы не причинять лишней боли, которая могла стать тогда для нее последней роковой каплей.

По щекам толстой тети Гертруды обильно текли слезы. Хедвига, которая уже давно стояла в дверях и тоже все слышала, также достала платочек. Только Эрна выслушала этот рассказ внешне почти спокойно.

– Ему предложили стать лжесвидетелем – он отказался. Только и всего. Пойдемте за стол.

Она первой вышла из кухни.

Они выпили за именинницу, но разговор не клеился. Эрна отрешенно смотрела перед собой, разглаживая ладошкой скатерть.

– Он должен еще прийти? – спросила Мари.

Эрна кивнула.

– И что ты решила?

Эрна молчала. Потом ее нижняя губа задрожала, и она, извинившись и сказав, что отлучится ненадолго, ушла к себе.

– Наливай, Хедвига, – распорядилась Мари, – да по полной. – Она подняла свою рюмку. – За Эрну. И за Мартина. И за их родителей. И за твоего Вальтера, Хедвига И за Петера Кристиана. За всех, кого долг перед родиной и государством не принудил поступиться совестью.

* * *



– Вот мы роемся в прошлом, сидя в креслах и потягивая через соломинку кока-колу, словно гробокопатели, разрывающие захоронение. Только в наших руках не лопаты, а компьютеры. На наших коленях клавиатуры, по которым мы лениво пощелкиваем пальцами. Вы не находите все это безнравственным? Вы вдумываетесь вообще в то, что мы делаем? Вас трогают хоть немного судьбы тех, кого вы сканируете своими зондами? Сопереживаете вы им хоть чуть-чуть?

Присутствующие на очередном совещании недоумевали. Впрочем, Септимус всегда слыл человеком чувствительным, и в этом смысле даже старомодным. Он не был историком и не знал, что такое азарт исследователя. Он мыслил явно устаревшими категориями, воспринимая прошлое так, как его уже давно никто не воспринимал.

– Но, господин президент, прошлого как некой реальности нет, это всего лишь иллюзия, – стал возражать один из историков. – Ваше сравнение с раскопкой могил здесь не совсем уместно. Мы ищем истину, только и всего. Не мы ли раскрыли наконец тайну жизни и смерти Рудольфа Гесса? А настоящая причина казни Альфреда Йодля, повешенного в сорок шестом и полностью реабилитированного в пятьдесят третьем? А череда таинственных смертей в авиа– и автокатастрофах, за раскрытие тайны которых у нашей академии куча дипломов? – Оппонент Септимуса обвел взглядом присутствующих, ища поддержки. – Генерал Веффер, доктор Тодт, генерал Дитль, гауляйтер Вагнер, – он начал загибать пальцы. – А Виктор Лютце, а…

– Достаточно, господин Коржак. Никто не оспаривает ваших заслуг. Я ведь говорю о другом, о моральной, так сказать, стороне наших действий. Чем мы в принципе отличаемся от папарацци, которые лезут в замочную скважину к какой-нибудь знаменитости? Только тем, что людей, интересующих нас, уже давно нет. Нет даже их родственников, которые могли бы вступиться за права своих предков. Вот ведь о чем речь. У вас самого, господин Коржак, мурашки не ползут по телу при мысли, что и за нами ведется наблюдение из будущего? Мы не знаем возможностей наших потомков, но понимаем, что они несравненно выше наших. Может быть, они уже и мысли научились сканировать и сейчас покатываются там со смеху над нами, остолопами?

– Будущего нет, господин президент, – обиженно заметил Коржак. – Как, впрочем, и прошлого. Это аксиома. Если мы вносим в прошлое столетней давности какое-либо изменение, то оно и происходит сто лет назад. Мы просто чуть-чуть меняем то, что уже давно свершилось.

– Да слышал я это уже триста раз, – пробурчал Септимус.