Смерть и дева   ::   Брэдбери Рэй Дуглас

 – Это ты! Знаю, знаю я, чье обличье ты приняла на этот раз!

– Чье же?

– Юноши с лицом розовым, как мякоть спелой дыни. Но у тебя нет тени! Почему бы это? Почему?

– Боятся люди теней. Потому-то я и оставил свою за лесом.

– Я не смотрю, а все вижу…

– О, – с восхищением сказал юноша. – У вас такой дар…

– У меня великий дар держать тебя по ту сторону двери!

– Мне ничего не стоит с вами справиться, – сказал юноша, едва шевеля губами, но она услышала.

– Ты проиграешь, ты проиграешь!

– А я люблю брать верх. Что ж… я просто оставлю этот пузырек на крыльце.

Он и сквозь стены дома слышал, как быстро колотится ее сердце.

– Погоди! А что в нем? Я имею право знать, что на крыльце моем оставляют.

– Ладно, – сказал юноша.

– Ну, говори же!

– В этом пузырьке, – сказал он, – первая ночь и первый день после того часа, когда вам исполнилось восемнадцать лет.

– Ка-а-ак!

– Вы слышали меня.

– Ночь и день… когда мне исполнилось восемнадцать?

– Именно так.

– В пузырьке?

Он высоко поднял пузырек, фигуристый и округлый, как тело молодой женщины. Пузырек вбирал в себя свет, заливавший мир, и горел жарко и зелено, как угольки в глазах тигра. В руках юноши он то ровно светился, то беспокойно полыхал.

– Не верю! – крикнула Старушка.

– Я положу его и уйду, – сказал юноша. – Попробуйте без меня принять чайную ложечку зеленых мыслей, запрятанных в этом пузырьке. И увидите, что будет.

– Это яд!

– Нет.

– Поклянись здоровьем матери.

– У меня нет матери.

– Чем же ты можешь поклясться?

– Собой.

– Да я с этого тотчас ноги протяну… вот чего ты хочешь!

– Вы с этого из мертвых восстанете.

– Так я ж не мертвая!

Юноша улыбнулся.

– Разве? – сказал он.

– Погоди! Дай спросить. Ты умерла? Умерла ты? Да и жила ли ты вообще?

– День и ночь, когда вам исполнилось восемнадцать лет, – сказал юноша. – Подумайте.

– Это было так давно!

Словно мышь, шевельнулось что-то у окна, заколоченного, как крышка гроба.

– Выпейте и все вернется.

Вновь поднял юноша пузырек да повернул его так, чтобы солнце пронизало эликсир, и он засиял, как сок, выжатый из тысячи зеленых былинок. И чудилось, будто горит он зеленым солнцем ровно и жарко, и чудилось, будто бурлит он морем, вольно и неистово.

– Это был прекрасный день лучшего года вашей жизни.

– Лучшего года, – пробормотала она за своими ставнями.

– В тот год вы были как яблочко наливное. Самая пора была испить радость жизни. Один глоток, и вы знаете ее вкус! Почему бы не попробовать, а?

Он вытягивал руку с пузырьком все выше и вперед, и пузырек вдруг обернулся телескопом – смотри в него с любого конца, и нахлынет на тебя та далекая пора, что давно быльем поросла. И зелено, и желто кругом, совсем как в этот полдень, когда юноша заманивает в прошлое пылающей склянкой, стиснутой твердой рукой. Он качнул светлый пузырек, жаркое белое сияние вспорхнуло бабочкой и заиграло на ставнях, словно на серых клавишах беззвучного рояля. Легкие, будто из снов сотканные, огненные крылья раскололись на лучики, протиснулись сквозь щели ставен, повисли в воздухе и ну выхватывать из темноты то губу, то нос, то глаз. Но тотчас глаза и след простыл, да только любопытство взяло свое, и снова он зажегся от луча света. Теперь, поймав то, что ему хотелось поймать, юноша держал огненную бабочку ровно (разве что едва трепетали ее пламенные крылья), дабы зеленый огонь далекого дня вливался сквозь ставни не только в старый дом, но и в душу старой женщины. Юноша слышал, как она часто дышит, старается страх подавить и восторгу воли не давать.

– Нет, нет, тебе не обмануть меня! – взмолилась она так глухо, будто ее уже накрыло лениво накатившейся волной, но она и глубоко под водой барахтается, не желает с жизнью расставаться.