Сверх всякой меры   ::   Вагнер Карл Эдвард

И еще столько же после моего прибытия в Лондон.

– Даниэль упомянула, что вы студентка Лондонского университета, не так ли?

– Правильно. Изучаю искусство. Я стипендиатка. Даниэль время от времени подрабатывала моделью – сейчас Лизетт была уверена, что исключительно из тяги демонстрировать кому-то свое тело, а не из-за финансовой необходимости, – и когда приглушенные богохульства по поводу оброненной кисти выявили общее культурное наследие Америки, парочка émigrés [3] закатилась в паб, чтобы обменяться новостями и идеями. Лизетт и помыслить не могла о комнате возле Музея, а соседка Даниэль только что удрала на континент, не заплатив за два месяца. К закрытию пивнушки все устроилось.

– Как поживает твой стакан?

Отыскавшая их в толпе Даниэль насмешливо тряхнула головой и наполнила бокал Лизетт прежде, чем та успела прикрыть его ладонью.

– А ваш, доктор Магнус?

– Спасибо, неплохо.

– Даниэль, позвольте предложить вам руку? – Майтланд очаровал их обеих, обращаясь с девушками как с хозяйками открытия.

– Чушь, дорогой. Когда увидишь, что я начинаю задыхаться от жары, вызывай подмогу. А пока не давай доктору Магнусу прибиться к другой компании.

И Даниэль свинтила вместе со своей бутылкой шампанского и со своей улыбкой. В галерее, окрещенной в честь Ричарда Бартона [4] (а не в честь Лиз Тэйлор, что не уставала подчеркивать Даниэль, каждый раз после этого хохоча) «Всякое бывает», толпились друзья и доброжелатели – как и в большинстве магазинчиков сегодня вечером. Там и тут проходили частные вечеринки с вечерними платьями и шампанским, вытеснившие глазеющих и фотографирующих туристов. Лизетт и Даниэль обе облачились в слишком тесно облегающие тела крепдешиновые платья, в которых могли бы сойти за сестер: зеленоглазая блондинка Лизетт с личиком, припорошенным веснушками, и кареглазая брюнетка Даниэль, привыкшая к излюбленному лондонскими женщинами густому макияжу; обе – высокие, но не кажущиеся нескладными, со схожими фигурами – достаточно схожими, чтобы носить одежду друг дружки.

– Должно быть, довольно огорчительно видеть один И тот же кошмар снова и снова, – напомнил доктор Магнус.

– Я вижу и другие кошмарные сны. Некоторые повторяются, некоторые нет. Одинаково лишь то, что после них я просыпаюсь, чувствуя себя так, словно меня протащили сквозь какой-нибудь старый хаммеровский фильм. [5]

– Значит, до недавнего времени подобные кошмары вас не слишком тревожили?

– Не слишком. Мое пребывание в Лондоне как будто привело в действие некий спусковой механизм. Полагаю, это все беспокойство из-за жизни в чужом городе.

Она была подавлена настолько, что даже таскала у Даниэль пилюли, надеясь обрести сон без сновидений.

– Значит, вы в Лондоне впервые, мисс Сэйриг?

– Да. – Но, чтобы не показаться типичной американской студенткой, она добавила: – Хотя моя семья из Англии.

– Ваши родители?

– Родители моей матери из Лондона. Они эмигрировали в Штаты сразу после Первой мировой.

– Тогда ваш приезд сюда можно назвать в некотором роде возвращением домой.

– Не совсем. Я первая из нашего семейства пересекла океан. И я не помню родителей матери. Бабушка Кесвик умерла в то утро, когда я родилась. – «С чем мать так и не смогла смириться», – добавила про себя Лизетт.

– А вы консультировались с врачом по поводу этих кошмаров?

– Боюсь, с вашей Национальной службой здоровья мне не справиться. – Лизетт поморщилась, вспомнив о той ночи, когда она пыталась объяснить интерну-пакистанцу, почему она хочет принимать снотворное.

Внезапно девушка сообразила, что ее слова могли оскорбить доктора Магнуса, хотя, впрочем, он не выглядел человеком, одобряющим систему государственного медицинского обслуживания.