Варяжский десант   ::   Горюнов Андрей

 — Тринадцатый век давно миновал, верно? Я думал, ты к нашей жизни вообще-то привыкла… Уж по крайней мере на уровне домашнего быта.

— Привыкла… «на уровне»? Привыкла — к чему?

— Ну, к тому, например, что из телевизора не посыплются человечки, если снять заднюю крышку и потрясти… К тому, что реклама не просто информирует, а впендюривает… Что если в чьей-то квартире зеркало есть, то это не значит, что в ней митрополит живет… Ну, что ты так смотришь на меня? Я совершенно не хочу тебя обидеть. Я просто хочу сказать, что мы по-другому завтракаем, не так, как вы завтракали, — в Древней Руси, в Батыевы времена…

— Конечно… Я понимаю, Алеша… — смутилась Олена. — Я разгулялась на широкую ногу, верно? Своей коровы у вас нет, ульев нет, даже хлеба вы не сеяли по весне. И озимое тоже, видать, не взошло… Все покупать вам приходится… А денежки-то лучше б поберечь, хоть к осени козочку купили б!

— Ой, перестань, Олена!

— Ну да, ну да… Садись-ка! Пусть это будет праздничный завтрак!

— Праздничный? Да что ж тут праздничного? Три черпака с молоком — ради праздника?

— Конечно! Ты смотри, хлеба-то сколько! И черный, и белый! А черный какой, а? Объедение! И белый пшеничный! Пушистый, страсть! Понюхай только, — умирать не захочешь! А ломтями какими богатыми я порезала — не видишь? Батон на шесть частей резала! И меда — миска же! Что же тебе не так? — Еще чуть-чуть, и на глазах Олены выступили бы слезы. — Хлеб, молоко, мед… Ешь сколько хочешь, будь любезен!..

— Спасибо. А что касается завтрака, то мы еще едим обычно сыр с маслом, колбасу… Да, на завтрак! Иногда даже сосиски, пельмени… Знаешь, что это такое?

— Знаю, Алеша. Только я тебе сказать хотела еще вчера, что сосиски и пельмени есть нельзя. Пельмени можно только сверху — тесто, да и то если начинка изнутри не сильно его испачкала. А сосиски можно только сосать. Они поэтому, наверное, так и называются: голодно если стало, пососи — легче голод перетерпеть будет…

— О господи! Что ты несешь?

— Я ничего не несу, — удивилась Олена. — Я же стою. С пустыми руками. Ты не заболел ли у нас, Алексей?

— Да нет, не смотри так. Я просто удивился: голод перетерпеть… Как его перетерпишь-то?

— Ну, до сна. А как заснешь, глядишь, сон приснится. Во сне поешь.

— А проснулся когда?

— Ну, тут уж утро вечера мудренее… Даст Бог день — даст и пищу! — Заметив, что Алексей полез в холодильник за колбасой, Олена молитвенно сложила руки на груди: — Не надо, пожалуйста, не надо!

— Это почему же ты к нашим продуктам так?

— Ядовитые они! — заговорщицки прошептала Олена. — У вас здесь почти вся пища ядовитая. Лучше ее не есть. Вот молоко. Оно хорошее. И хлеб… Зря ты так на меня смотришь… Просто ты не понимаешь, привык. А я — чувствую!

Алексей хотел что-то возразить, но не успел: из большой комнаты зазвучала музыка — полонез Огинского.

— Ох! — восхитилась Олена. — Вот музыка у вас, в вашем будущем, — райская! Не музыка — счастье! Бездонное, безграничное! — Не в силах сдержаться, Олена раскинула руки и поплыла по кухне, кружась. — И ведь инструмент-то какой — на все голоса! Так и поет, за душу берет…

Тоже услышав известный мотив, Николай Аверьянов выскочил из душа и бросился в большую комнату…

— За душу берет, в небо лететь с собой тянет… — продолжала кружиться в танце Олена. — Сердце радостью наполняется.

— Издеваешься? — хмыкнул Алексей. — «Сердце радостью наполняется»… Это ж сотка, отцовский мобильник. Полонез Огинского, — значит, из части. У отца АОН.

— Ничего не поняла! — отрицательно тряхнула головой Олена.

— Ну, он же в отпуске, и к тому же выходной сегодня. С утра звонок — понятно: срочно вызывают. Абзац! Хорошего теперь не жди! И чего ты расплясалась? Не поняла? Это его воевать, на войну какую-то зовут, а ты от радости пляшешь!

Олена опустила руки и отвернулась к окну. В глазах ее блеснули слезы.