Великий Краббен   ::   Прашкевич Геннадий Мартович

Так хорошо стало Сказкину на мостике — и комаров нет, и ночь тихая, и от Елены Ивановны бывшей Сказкиной, ныне Глушковой далеко!

Так Сказкин шел неторопливо по берегу, а берег перед ним плавно изгибался, как логарифмическая кривая, и на очередном его плавном изгибе, когда Сказкин уже решил поворачивать к дому (корова Агафона к тому времени примолкла, притомилась, наверное), он вдруг увидел такое, что ноги у него сами собой приросли к пескам.

Отгоняя даже сейчас нахлынувший на него ужас, Сказкин минут пять занудливо бубнил про какой-то вертлюжный гак.

Гак этот, железный, пуда на два весом, совсем не тронутый ржавчиной, блестящий, как рыбья чешуя, валялся прямо на берегу. Помня, что хозяйственный Агафон за любую отбитую у океана вещь дает чашку немытых сухофруктов, Серп Иванович сразу решил: гак — Агафону!

И опомнился.

При чем тут, в сущности, гак? При чем тут сухофрукты, пусть и немытые?

Ведь в тихой прозрачной воде, ласкаемая ленивым накатом, лежала, полузатонув, рогатая голова несчастной коровы со знакомой темной звездочкой в широком светлом лбу.

«Ну, не повезло медведю!» — вслух подумал Серп Иванович, хотя если по справедливости, то не повезло скорее уж корове, чем медведю.

«Этого медведя, — решил Серп Иванович, — надо предупредить, а то Агафон задавит его собственными руками!»

А потом проникла в голову Серпа Ивановича еще одна, совсем уже странная мысль: ни один медведь-муравьятник, а только такие и обитают на Курильских островах, никогда не решится напасть на корову Агафона. Рога у коровы Агафона, что морские кортики, а нрав — в хозяина.

Страх сковал Сказкина.

Слева — Тихий океан, он же Великий. Темная бездна, тьма, бездонный провал, а в бездонном провале копошится что-то огромное, свирепое. Справа — глухие рыжие бамбуки. В них темная бездна, рыжий ужас, а в рыжем ужасе тоже пыхтит что-то огромное, свирепое.

Страх!

Бросил Сказкин бамбучину и дал деру от страшного места. Кусок мяса, правда, ухватил. Сказкин, он свое откусает.

— Что ж, она, дура, — хмыкнул я, жалея корову, — на мине, что ли, подорвалась?

— Начальник! — негодуюше выкрикнул Сказкин. — Да тут у нас тральщики вычесали каждую банку! Ты в лоцию чаше заглядывай! Если тут есть опасности, то только такие, что учтены лоцией.

— Акулы?

— Да где ж это слыхано, — возмутился Сказкин, — чтобы акулы рвали коров чуть ли не на берегу!

— Не медведь, не мина, не акула, — подвел я итог. — Ты, значит?

Сказкин замер:

— Начальник!

— А если не ты, — смерил я его взглядом, — тогда валяй к Агафону. Попробуй ему объяснить, что такое случилось с его коровой.

И ткнул пальцем в окно:

— Да тебе и идти уже никуда не надо. Вон Агафон к нам топает!

Агафон Мальцев, единственный постоянный житель и полномочный хозяин берегового поселка, используемого рыбаками под бункеровку водой, действительно был горбат.

Но горб не унижал Агафона.

Конечно, горб пригнул Агафона к земле, но зато утончил, облагородил кисти рук — они стали у Агафона хрупкие и веснушчатые. Тот же горб сгладил характер Агафона. А лицо — широкое, морское, обветренное, не знающее морщин. А глаза белесые, чуть навыкате и постоянно схвачены влажным блеском, будто он, Агафон Мальцев, всегда помнил нечто такое, о чем другим вспоминать вовсе не след.

Переступив порог, Агафон молча кивнул и поставил у ног транзисторный приемник «Селга», с которым не расставался ни при каких обстоятельствах.

«И мир всегда на виду, — так он объяснял свою привязанность к приемнику, — и мне помощь. Вот буду где-то один, в расщелине, в распадке, в бамбуках, на тропе, и станет мне, не дай Бог, нехорошо — так по шуму меня и найдут, по веселой песенке Пугачевой!»

«Ерунда! — не верил Мальцеву Серп Иванович. — Упадешь в распадке, не дай Бог, так уже через сутки все батарейки сядут!»

«А я их часто меняю», — строго ответствовал Агафон.

— Коровы нет, — пожаловался, помолчав, Мальцев. — Как с ночи ушла, так и нет. Бегай за ней, будто не я хозяин!

— Да чему мы в этой жизни хозяева? — лицемерно вздохнул Сказкин.