Жирафа   ::   Воробей Таня

На вид ей было лет двадцать или чуть больше, не разберёшь. Да и какая разница - это для людей важен возраст, а для Жираф он не имеет такого принципиального значения.

- А где папа? - наконец, спросила Вика. С первой секунды она хотела задать этот вопрос, но Жирафа не давала вставить ей ни слова.

- Папа? Он сейчас придёт. Вышел за сигаретами. - Жирафа отвела глаза. Он не может не курить, ты же знаешь.

Да, Вика знала, что папа выкуривает по две пачки в день. Докуривает сигарету до самого фильтра, а потом тушит её так старательно, что иногда обжигает пальцы. От него всё время пахнет сигаретами, и занавески на кухне тоже все пропахли, но Вика привыкла. Ей теперь даже нравится этот запах. Папа любит повторять, что древние индейцы придавали большое значение запахам. Когда у них случалось что-то хорошее, они вдыхали какую-нибудь пряность, и этот запах навсегда ассоциировался у них с приятным событием. Поэтому, дескать, в курении есть одно положительное свойство - табачный запах напоминает курильщику сразу обо всём. "Правда, не только о хорошем", многозначительно добавляет он.

Однажды он решил бросить курить и действительно не курил недели две. За эти две недели из доброго, весёлого Курильщика он превратился в желчного, злобного и раздражительного Табаконенавистника. "Ты уже лучше кури, сказала ему тогда Вика. - Когда ты не куришь, это как будто уже и не ты". Тогда папа внимательно посмотрел на неё, улыбнулся и пошёл в ночной магазин у них под окнами. Вернулся он, пропахший дымом, радостный и спокойный. "Так-то лучше, - сказала Вика, - теперь я тебя узнаю".

Но вот только при чём тут Жирафа? Какое ей дело до того, сколько он курит и...

- Кто вы такая? - давно надо было спросить, да как-то язык не поворачивался. - И что вы тут делаете?

Она хотела, чтобы в голосе не звучали нотки враждебности, но всё равно неприкрытое раздражение прорывалось наружу. Не так-то просто оставаться приветливой, когда не в зоопарке, сжимая в руке глянцевый, оборванный контролёром билет, а у себя дома встречаешь совершенно постороннюю Жирафу.

- Ах ты, господи, - Жирафа прикрыла половину лица рукой, досадуя на свою забывчивость. - Я-то тебя давно знаю, а ты меня впервые видишь...

- А откуда вы меня знаете? - хмурясь, спросила Вика.

- Твой папа, - сказала Жирафа и глупо улыбнулась. - Твой папа много о тебе рассказывал. И фотографии я твои видела. И там, где ты на пляже, маленькая, плачешь, потому что песка боишься, и там, где в воду прыгаешь с волнореза, а ещё...

- Хватит! - резко оборвала её Вика. Ей стало неприятно оттого, что Жирафа видела её совсем маленькой, ещё чего доброго голым грудничком на пеленальном столике. - Вы что же, папина знакомая?

- Да, - подтвердила Жирафа. - Знакомая.

- Вы с ним что, работаете вместе? - Вике хотелось посмотреть, как она станет выкручиваться. Ясно, как белый день, что в Министерство внешней торговли, где работает папа, таких, как Жирафа, и на пушечный выстрел не подпустят.

- Нет, не работаем, - и она часто заморгала острыми ресницами, крашенными зелёной тушью.

- А что же тогда?

Жирафа помолчала, подбирая нужные слова, потом вздохнула, и ещё больше ссутулилась.

- Я люблю его, - сказала она.

Вика шумно вдохнула и закрыла рот рукой, чтобы удержать крик, готовый вырваться наружу. Ей хотелось спросить: "А он? А что же он?" Но ответ был очевиден. Она знала, что папа никогда в жизни не впустил бы в свой дом, в свою кухню, в свой семейный альбом человека, к которому безразличен.

Она знала, что когда-нибудь это должно случиться. Знала, что в один непрекрасный день в её дом заявится какая-нибудь такая Жирафа, а отец начнёт заискивающе улыбаться и оправдываться. Знала, но надеялась, что этого не произойдёт. Знала, но гнала от себя эти мысли.