SOS (Льды возвращаются - 2)   ::   Казанцев Александр

Тот ужас, который я видел в уничтоженном городе, где кто-то двигался, умирал или помогал друг другу, этот ужас показался бы свидетельством жизни по сравнению с той мертвой пустыней, которая осталась бы на месте пышных джунглей, рудников и городов, на том месте, где жили миллионы людей, у каждого из которых были свои заботы, свои мечты и желания...

Ничего бы не осталось. И меня бы не было. А мисс Морган? Ее тоже не было бы... не было бы ее ненужной Сергею Бурову любви...

Ошеломленные репортеры не расходились, хотя Сергей Буров ответил на все вопросы и объявил пресс-конференцию законченной.

Сергей Буров подошел к мисс Морган и ко мне. Он по-приятельски улыбнулся нам. Лиз протянула руку Сергею Бурову и застенчиво улыбнулась:

- Я никогда не думала, что коммунисты такие.

- А я подозревал, что мистер Сергей Буров коммунист, - признался я. - Я не знаю, нужно ли вас благодарить от имени всего человечества, но от имени одного человечишки, оставшегося в живых, я благодарю вас, кем бы вы ни были.

Сергей Буров рассмеялся и похлопал меня по плечу.

- Что же теперь будет с моим поколением? - с горькой иронией спросила Лиз Морган. - Оно не обречено? Как бы оно не возмутилось, что вы связываете ему руки, ограничиваете свободу чувств и желаний, вдруг устранив близкий, привычный и все извиняющий конец мира!

- И все-таки конец ядерным войнам лучше ядерного конца мира, - сказал Буров.

- Вы не будете меня уважать? - тихо спросила Лиз.

- Буду, - пообещал Буров и крепко пожал руку сначала Лиз, потом мне".

Глава третья

БОЯРЫНЯ МОРОЗОВА

"Москва, апрель...

Дедушка, милый, родной! Ты ужаснешься моим мыслям. Выдержу ли я, окажусь ли достойной твоего замысла?

Я достигла многого, вошла в их науку, оказалась на решающем участке. Мне не дано совершить подвиг на миру, я иду на смерть в темноте. Из этой темноты я сообщила о самом их сокровенном, что могло сделать их сильнее нас. Я была горда, даже счастлива... И вот... Все оказалось прахом. Нелепым, широким жестом они вдруг обнародовали то, что, кроме них, известно было только мне одной. И подвиг мой оказался ненужным, пустым...

С тяжелым чувством въезжала я в твой родной и любимый город. Я хотела бы увидеть его именно таким, каким ты помнил его, о каком рассказывал мне еще в детстве. Но где эти занесенные снегом переулки, трогательно кривые, с уютными особняками, в которых жили твои Зубовы, Шереметевы, Шаховские?.. Где бесчисленные маковки церквей, темные богатства икон и пестрая нищета на паперти? Где санки с медвежьим пологом, где лихачи в лакированных шляпах, подпоясанные кушаками, угодливые половые в ресторанах, бородатые купцы в поддевках, зазывающие в лавки с запахом материи, где звонкий цокот копыт по булыжной мостовой?

Я въезжала в город с аэродрома. Я не воспользовалась подвесной железной дорогой, которая вела прямо в центр, мне хотелось въехать по старинке, хотя бы на автомобиле.

Улица, расточительно широкая, как площадь, была едва ли не прямее нашей Пятой авеню и тянулась на десяток миль. Она казалась мне единым монолитом тысячеглазых домов, в которых живут люди иного времени, иной страны, страны, где повернуты вспять реки, орошены пустыни, разлились по дерзкой воле новые моря, где решено было отказаться от сжигания топлива для получения энергии и где изобилие началось с энергии. Старые тепловые станции дорабатывают свой век, как когда-то забытые теперь паровозы. Здесь отказываются и от сжигания нефти. Уголь и нефть оставляют потомкам, чтобы делать из них ткани и меха, пластмассы, дамские чулки и медикаменты, даже искусственную пищу.

Здесь почти жертвенно заботятся о будущих поколениях. Ради них люди десятилетиями отказывались от насущного, отдавали жизнь в боях, экономили, строили, воспитывали новых людей для жизни по-новому. Это новое трудно постигнуть.