Пятый Сон Веры Павловны   ::   Прашкевич Геннадий

Потом выпестыш! А теперь ещё и руки!

Казалось, инвалида хватит удар.

Плечистые качки со все возрастающим интересом смотрели на происходящее.

Они прекрасно знали, что появившийся в кафе длинноволосый лох в солнцезащитных очках, так неостроумно поступающий с Венькой-Бушлатом, это не свой человек. Это чужой человек. Это человек со стороны, это человек другой культуры. Он перешел всякую меру. Он собственные зубы не ценит. Они смотрели на поэта-скандалиста даже с некоторым уважением, как на безумца.

- Ты что? Ты не человек, что ли? - ужаснулся Венька. - Ты что, правда, не человек?

- Агнус Деи, старый дрозофил, какой я тебе человек? - не оборачиваясь, добродушно объяснил Мориц. - Я в армии даже до ефрейтора не дослужился. А ты, видно. сержант, не меньше.

- Я Венька-Бушлат, меня все знают! Я сильно больной, ты что, не видишь, что я больной? - злобно заныл, забормотал несовершеннолетний инвалид, пытаясь войти в давно разученную роль. - Пей портвешок, гнида! У меня, может, палочки Коха. Я, может, с психи сбежал. - Чем больше заводился инвалид, тем злобней звучал его голос: - А ну, закажи мороженое! Мне закажи. Давай большое мороженое. Я люблю большое. Вот ты ему портвешка большой фужер заказал, - злобно ткнул кривым пальчиком инвалид уже в Сергея. - А мне закажи мороженое. - Этой просьбой инвалид сразу включил Сергея в сферу своих прямых интересов: - И денежек дай. Я люблю денежки. Это хорошо - дать мне денежек.

Инвалид подъехал так близко, что Сергей явственно почувствовал его нечистое дыхание. И явственно увидел неровные зубы в полуоткрытом провальном рту - мелкие и кривые.

Но Морицу слова инвалида понравились.

- Если тупой, выбирай подруг не тупее, - с прежним добродушием кивнул он. - Тебе точно сладкое надо есть, выпестыш, а то ты похож на червя.

И предложил:

- Может, трахнешь портвешку? Как цикутой, слюной разбавлен.

Венька вновь растерялся.

А качки за соседним столиком непонимающе переглянулись.

- Всему дивишься, пока не побываешь за границей, - Мориц смотрел теперь только на инвалида. - Мы же вместе мечтали, что пыль, что ковыль, что криница... Помнишь?.. Мы с тобою вместе мечтали... Пошляться по Таврии, а шляемся по заграницам... Сколько Зин пронеслось, сколько Лен... Мы рухнули с тобой, как русский рубль...

- Я ранее не судимый, - Венька со страхом посмотрел на фужер с красным портвешком, полностью растворившим его слюну.

- Химия на суахили, - добродушно продолжил Мориц. - Боты Батыя... Ставь боты в угол...

Несовершеннолетний инвалид не выдержал. Какая-то пробка перегорела в его голове. Он заорал:

- Ты чё, оглох? Чьи в лесу шишки? Сейчас татар позову!

Странным движением Мориц приподнял солнцезащитные очки.

Он приподнял их на какую-то секунду, но Сергей успел понять, что поэт-скандалист не видит инвалида. Скорее всего, он разговаривает с неким непонятно откуда доносящимся до него голосом, понял Сергей. И на шишки Морицу было круто накласть. Его безмерно расширенные зрачки занимали все пространство, отданное природой глазам. Без химии на суахили тут вряд ли обошлось. Правда, насчет татар несовершеннолетний инвалид тоже, несомненно, загнул. Кто после Ермака принимает татар всерьез?

Но Мориц оставался Морицом.

Однажды у Философа он долго объяснял гостям, почему настоящая пьеса может быть занимательной и одновременно с этим не иметь никаких литературных достоинств. Это как в трамвай вхаракириться, лениво объяснял тогда Мориц. Ведь в по-настоящему интересной пьесе недостаточно представить пару привычных положений, надо ещё поразить зрителя новизной и припугнуть его странностью. Звучало красиво, и убедило многих, даже седого букинистического поэта Казанцева, чьи пьесы не первый год шли в театрах Томска. Но именно в тот Мориц, ни секунды не поколебавшись, помочился прямо в гостиной.