Французская мелодия, русский мотив   ::   Скородумова Альбина

Иногда же у нее бывало чудное расположение духа, и тогда она без конца вспоминала своих подружек, родственников, с удовольствием разглядывала новые дома и строения и безумно радовалась, когда вспоминала название улицы, или встречала знакомый дом. Особенно любила прохаживаться по набережным Фонтанки и Мойки, где, по ее мнению, мало что изменилось, зато Дворцовая площадь и садик у Адмиралтейства стали совсем другими.

С трудом она узнала и мост Лейтенанта Шмидта, который в ее юные годы был Николаевским. Когда я сказала, что мост был реконструирован и практически полностью перестроен в 1930-х годах, Графиня цинично пошутила:

— Неужели тогда что-то строили? Я думала, только ссылали в лагеря…

После каждой длительной прогулки Графине требовался отдых. Мы возвращались домой, где Нюша нас кормила и обязательно, хотя бы на часок, укладывала хозяйку спать. Сама же брала свой неизменный крючок для вязания, нитки и… становилась необыкновенно болтливой. В отличие от Графини, она любила поговорить. А так как кроме меня у них почти никто не бывал, я становилась единственным слушателем.

Именно от Нюши я узнала, что Наталья Александровна — вдова графа Порошина. О собственных, более знатных княжеских корнях она не любила распространяться. В парижском эмигрантском обществе ее все знали как графиню Порошину.



Глава 3



Во Францию будущая графиня Порошина попала в 1921 году, когда вместе с матерью и сестрой из голодной «красной» России бежала в Европу от преследований большевиков. Ей шел тогда семнадцатый год. Мать, Александра Григорьевна, овдовевшая еще до Февральской революции, какое-то время жила под вымышленным именем у своей бывшей модистки в Петербурге с младшей дочерью. Старшую дочь Наталью двенадцати лет она отправила из холодного и голодного Питера на хутор Малатьевский на юге России, где жила ее старая няня — Василиса Кузьминична, боготворившая Сашеньку и ее дочерей. Она согласилась приютить у себя Наташу, выдав за бедную родственницу, оставшуюся без родителей. Естественно, знатное происхождение пришлось тщательно скрывать от местных жителей, которых, к счастью, на хуторе было немного.

В Малатьевском Наташа прожила четыре года, узнав все тяготы деревенской жизни. Ей приходилось вставать на заре, ухаживать за скотиной, работать в поле. Она и говорить стала иначе — нараспев, по-простому, чтобы, не дай бог, кто-нибудь не разглядел в ней особу «голубых кровей». Хутор Малатьевский был захудалым, неприметным, а потому все революционные бури, смена «белых» на «красных», и наоборот, здесь проходили тихо, без кровопролития и всевозможных бесчинств.

Осенью 1921 года Александра Григорьевна прислала весточку из Питера, она звала Наташу назад. Намечался переезд во Францию, необходимо было готовить документы для выезда за границу. Наташа подчинилась воли матери и вернулась в родной город.

Мать поначалу не узнала в розовощекой пышнотелой красавице свою дочь. Четыре года, прожитых в деревне на свежем воздухе и здоровой крестьянской пище, ей пошли на пользу. Из субтильного двенадцатилетнего подростка Наташа превратилась в настоящую девушку, только очень тихую и грустную. Она все время молчала, по ночам тайком плакала в подушку, но Александра Григорьевна ее состояние приписывала тоске по няне и по Малатьевскому.

За время, проведенное в революционном Петрограде, Александра Григорьевна очень изменилась. Она поменяла не только фамилию, но даже имя и сословие. Став по новым документам купеческой дочкой, радикально изменила внешний вид — коротко подстригла волосы, из блондинки превратилась в брюнетку, приобрела соответствующий гардероб и даже устроилась машинисткой в какую-то пролетарскую контору. Ей бы только кожанку и маузер в руки — и «Валькирия революции» готова. Однако все это было ширмой, прикрытием для того, чтобы иметь возможность хоть как-то получить необходимые для выезда за границу документы.

Александра Григорьевна спешила.