Последнее прощение   ::   Келлс Сюзанна

На его массивном лице запечатлелось бремя гнева Господня.

— Блудница! — Его рука, взмахнув кожаным ремнем, снова опустилась. Гудвайф Бэггерли, вцепившись в волосы Кэмпион, тащила ее по кровати, чтобы Мэттью Слайзу было сподручнее пороть.

— Потаскуха!

Он был крупным человеком, крупнее всех своих работников, и сейчас на него накатывало бешенство. Его дочь купается нагой в ручье! Нагой! А потом шепчется с каким-то шалопаем.

— Кто это был?

— Не знаю! — Ее голос прерывался рыданиями.

— Кто?

— Не знаю!

— Врешь!

Снова опустился ремень, заставив ее взвизгнуть от боли. Приступ гнева полностью завладел им. Он порол ее, твердя, что она грешница. Ярость распирала его. Концом ремня он задевал за стены и потолок и продолжал экзекуцию, пока ее визги не превратились в безнадежные всхлипывания. Сама же она свернулась клубочком возле подушек. На запястье, там, где прошелся ремень, проступила кровь. Гудвайф Бэггерли, чьи руки по-прежнему были запущены в волосы Кэмпион, выразительно посмотрела на хозяина:

— Еще, сэр?

Мэттью Слайз жадно хватал воздух. Его короткие черные волосы растрепались, красное лицо было перекошено еще не перебродившей яростью.

— Блудница! Потаскуха! Бесстыдница!

Боль была ужасна. Спина покрылась синяками и кровоподтеками, кожаный ремень оставил следы на ногах, животе и руках. Не было сил произнести хоть слово, и она едва слышала слова отца.

Однако эта заторможенность только распаляла его. Ремень рассек воздух и полоснул ее по бедрам. Она вскрикнула. Черное платье едва ли смягчало силу ударов. Мэттью Слайз хрипел. Ему было пятьдесят четыре года, но для своих лет он был по-прежнему необыкновенно силен.

— Голая! Женщины принесли грех в этот мир, а грех женщины — ее нагота. Это христианский дом! — Он выкрикнул последние слова, сопроводив их взмахом ремня. — Это христианский дом!

За окном прокричала сова. От ночного ветра колыхались занавески, трепетало пламя свечи, заставляя дрожать огромную тень на стене.

Мэттью Слайза трясло, но гнев его иссякал. Он подпоясался ремнем и застегнул пряжку, поранив ею руку, но даже не заметил этого. Только приказал Гудвайф:

— Пусть спустится, когда приведет себя в порядок.

— Слушаюсь, сэр.

Это была не первая порка в жизни девушки — она уже и со счета сбилась, сколько раз отец изливал на нее гнев Господа при помощи своей правой руки. Она всхлипывала, уже не чувствуя ничего, кроме боли. Гудвайф Бэггерли шлепнула ее по щеке:

— Вставай!

Элизабет Бэггерли, которую Мэттью Слайз после смерти своей жены удостоил чести именоваться Гудвайф, то есть «хозяйка дома», была сварливой, низенького роста толстухой с маленькими красными глазками и грубыми чертами лица. Она управляла слугами и посвятила жизнь искоренению пыли и грязи, точно так же, как ее хозяин искоренению греха. Слуги работали в Уэрлаттоне, понукаемые ее пронзительным, неприятным голосом. Помимо прочего Мэттью Слайз вверил ее попечению дочь.

Когда Слайз скрылся за дверью, Гудвайф протянула Кэмпион чепец.

— Тебе должно быть стыдно, моя милая, очень стыдно! В тебя вселился дьявол, вот в чем дело! Если бы твоя бедная матушка могла видеть это, она сгорела бы со стыда! Поторапливайся!

Бесчувственными пальцами Кэмпион натянула чепчик. Дыхание ее прерывалось всхлипываниями.

— Поторапливайся, девочка!

В доме было тихо и жутко. Все слуги знали, что идет порка, они слышали крики, гневный голос хозяина, свист ремня, визги. Но чувства свои они привыкли скрывать. Высечь могли любого.

— Встань!

Кэмпион дрожала. Она знала, что, по крайней мере, ночи три-четыре не сможет спать на спине. И бесполезно сетовать. Она двигалась как заведенная, наперед зная, что произойдет. От отцовской власти не было спасения.