Последний аргумент закона   ::   Воронин Андрей

Несмотря на то, что они не виделись два года, всего лишь обменялись рукопожатием, правда, крепким и продолжительным.

– Не стану врать, Феликс, я не скажу, что ты совсем не изменился.

– А вот тебе это удается, Илларион, – бывший спецназовец, а теперь мастер по реставрации автомобилей тряхнул головой.

Забродов отступил на пару шагов и с ног до головы осмотрел друга.

– Странное дело, – проговорил он, – в американском джинсовом комбинезоне, в клетчатой рубашке и с ковбойским платочком на шее ты почему-то все равно смахиваешь на средневекового русского мастерового.

Феликс усмехнулся, не зная, воспринимать сказанное как похвалу или же как дружескую издевку:

– Это потому, Илларион, что профессия не знает национальности. Рабочая одежда должна быть удобной – это единственное правило. Поэтому, думаю, и русский мастеровой, и итальянский, и китайский в средние века выглядели одинаково.

– Да, – рассмеялся Забродов, – в самом деле, гайка – она национальности не имеет.

– С твоей машиной придется повозиться, – немного помрачнев, произнес Феликс.

– Ты еще капота не открывал.

– Я слышал, как ты по улице ехал и переключался, во двор въезжая.

– Тебе этого хватило? – засомневался Илларион.

– Хороший доктор иногда по одним глазам пациента ставит диагноз.

– Жить будет? – в тон Феликсу спросил Забродов. Он по-прежнему относился к своему автомобилю как к живому существу и в этом находил единомышленника в лице Феликса.

– У каждой машины есть душа, – проговорил тот, кладя руку на капот.

Он сделал это так, как делают взрослые, кладя ладонь на лоб ребенку, чтобы проверить, нет ли температуры.

– Пусть остынет немного, а мы посидим. Только сейчас Забродов увидел, что под старыми, давно одичавшими яблонями, среди сорняков стоит вкопанный в землю стол, надежный, сделанный больше чем на одну человеческую жизнь. Четыре стальные трубы, на них лежал щит из дубовых досок в ладонь толщиной. Доски были свежеструганные. С одной стороны от стола растянулся старый сетчатый гамак, с другой стороны стояла железная двуспальная кровать с матрасом, обтянутым брезентом. Брезент давно выгорел на солнце, его грязноватая в разводы белизна вполне могла сравниться с белизной гимнастерки солдата, уходящего на дембель.

– Садись, – предложил Феликс, указывая Забродову на кровать. – Если не удобно, возьми подушку.

Сам он устроился на гамаке и, запустив руку под обширный стол, вытащил четыре бутылки пива, холодные, покрытые конденсатом.

– Угощайся, – без всякого усилия Феликс содрал жестяные пробки большим пальцем.

– Я не буду.

– Почему?

– За рулем, – автоматически ответил Забродов. Феликс мягко поставил перед ним бутылку:

– Отвыкай. Твоя машина пробудет у меня не меньше трех дней. Привыкай к нормальной жизни, когда можно пить пиво, если захочется утолить жажду, когда ходишь пешком.

– За встречу, – произнес Забродов, поднимая бутылку с пивом.

Бутылки сошлись со звуком, который возникает от соприкосновения двух средних размеров булыжников.

– Знаешь, в этом что-то есть, – усмехнулся Илларион. – Я имею в виду в пиве, которое пьешь с утра не для того, чтобы опохмелиться, – Забродов перевел дыхание, наслаждаясь новым аспектом собственной жизни, и сделал еще несколько глотков. – Пиво как пиво, обыкновенное, “Жигулевское”… – говорил он, разглядывая этикетку, – а у тебя оно почему-то пьется вкусней.

– И пива “Жигулевского” не бывает, – напомнил Феликс.

– Конечно, по справедливости это пиво должно назваться “Баварским”, во всяком случае, технология приготовления немецкая.

– Вот так и рушатся патриотические мифы.

– Ты же сам только что говорил, гайка не имеет национальности.