Валентинов день   ::   Фэйзер Джейн

 — Черт возьми, Аласдэр, ну почему ему пришлось умереть?

Он подошел к ней, сжал ладонями плечи; его дыхание коснулось ее волос, и на секунду Эмме показалось, что вернулось далекое прошлое, когда он утешал ее, если она царапала колено, падала с лошади или получала взбучку в классной комнате. В этот миг взаимопонимания он тоже горевал и, в свою очередь, получал утешение.

Они прижимались друг к другу. И теперь все напоминало не давнее, а недалекое прошлое, которое Эмма поклялась не вспоминать. Но в эти мгновения она слышала биение его сердца, ощущала запах его кожи. Его тело было совсем рядом. Его руки скользнули вниз по спине девушки, он привлек Эмму к груди.

Мир покачнулся. Мысли Эммы путались в голове. Она вырвалась из объятий Аласдэра. Слезы моментально высохли.

— Сними для меня дом. — Голос ее сделался слегка хриплым. — К Новому году я хочу устроиться в городе.

— Как прикажете, мэм. — Аласдэр шутливо поклонился. В каждом движении его изящной фигуры сквозила явная ирония. — А когда устроитесь, мы подробнее обсудим ваши финансовые обстоятельства. — Тонкие губы тронула улыбка. — Уверяю, что не буду слишком сильно хвататься за завязки твоего кошелька.

Эмма стояла не шевелясь. Потом повернулась и тихо выскользнула из комнаты. Дверь без стука закрылась за ее спиной.

Аласдэр сел за фортепьяно и взял несколько аккордов — каждый пронзительнее предыдущего.



Глава 2

— Дом в самом деле превосходен, Эмма. — Мария развязала ленты шляпки и, обозрев большой салон на первом этаже, удовлетворенно кивнула. — Комнаты прекрасного размера, и меблировка намного лучше среднего уровня. Я так боялась, дорогая, что ты затоскуешь, если окажешься в более убогих условиях, чем те, к которым привыкла! Грэнтли-Хаус — бесподобное жилище, и Гросвенор-сквер — отличное место.

Женщина вздохнула и положила шляпку на стул.

— Но и это достойный дом. И Маунт-стрит — хорошее расположение.

— Я бы согласилась на курятник, если бы это оказалось единственной возможностью убежать от тети Хестер. — Эмма сняла кожаные перчатки тонкой выделки. — Эта женщина — сущий яд.

— Не могу сказать, что нахожу ее воспитанной, — не так категорично заметила Мария.

— Зато ты, Мария, святая, — улыбнулась Эмма. — Не понимаю, как тебе удалось удержаться и прикусить язык, когда она так напустилась на тебя? Вот бы и мне так уметь, — добавила она с оттенком сожаления. — Намного достойнее хранить холодное молчание, а не отвечать на ее выпады каждый раз. И бедному дяде Грэнтли от этого плохо.

— Дорогая, у тебя всегда был горячий характер, — успокоила девушку Мария. — И у нашего дорогого Неда тоже. Он бы никогда не смолчал, если бы почувствовал несправедливость.

— Не смолчал бы. — Теперь улыбка Эммы сделалась грустной. Стараясь справиться с нахлынувшим чувством, девушка подошла к высокому окну и выглянула на улицу. — Ну и кутерьма! Дилижанс все еще перегораживает улицу — внизу выгружают наш багаж. А за ним грузовая подвода с разъяренным кучером. — Эмма хихикнула. — Не слышу, что он там кричит. Но что-то явно не очень вежливое. Похоже, кучер Джон готов стереть его в порошок.

— Ах, дорогая, что за грубая сцена! — Мария покачала головой. — Лондон — такое шумное, грязное место!

Эмма хмыкнула, но ничего не сказала. Несмотря на все свои жалобы, во время сезона Мария любила оставаться в городе. Существом она была в высшей степени общительным, и для нее бесконечная вереница визитов, поездок по магазинам, вечеринок и даже несносная скука раутов, похоже, заменяли и хлеб, и воду.

Она была дальней родственницей отца Эммы. Ее муж умер и оставил ей весьма скудные средства, на которые невозможно оказалось вести тот образ жизни, к которому Мария привыкла. Мать Эммы скончалась, когда девочке исполнилось четырнадцать лет, и отец пригласил Марию Уидерспун в качестве хозяйки и наперсницы дочери, когда в восемнадцать лет той предстояло стать дебютанткой лондонского сезона.