Бронепоезд Гандзя   ::   Григорьев Николай Федорович

Старик, а так загорелся, когда рабочие-дружинники отъезжали на Украину: шапку в охапку - и в завком за винтовкой! Едва ведь его отговорили товарищи. Меня так он и не послушался бы...

Да, хорошо бы навестить старика; посидеть, как говорится, рядком, потолковать ладком - на зеленом бережку Невы за нашей рабочей Невской заставой... Только нет, зря я растравляю себя. Проскуров - Жмеринка - Киев Москва - Петроград - вон сколько ехать! Туда да обратно - на одну дорогу клади месяц. А больше месяца не дадут.

Ведь всюду еще фронты. Посмотришь на карту родной страны да и призадумаешься: в Одессе грозой стоит французский флот, в Закавказье высадились англичане; они же, вместе с американцами, захватили Мурманск, Архангельск. И на Дальнем Востоке грабят наши земли американские и японские захватчики.

Всюду, куда ни глянь, отобраны у Советской России гавани. Ни одного корабля не может послать по морям наше Советское правительство. А из газет видно, что кораблик с хлебом доставил бы много радости Москве и Петрограду... Ой, круто приходится там населению! Восьмушка - тонкий ломтик хлеба - на два дня.

И в это же самое время в захваченных у нас гаванях большое оживление: с шумом и грохотом там разгружаются корабли под американским флагом. Корабли беспрестанно подвозят оружие: для Деникина, Юденича и больше всего - для Колчака. Колчак со своими бандитами захватил уже всю Сибирь, дошел до Волги. Теперь, как слышно, ему от его хозяев приказ вышел: идти походом на Москву и сокрушить Советскую власть.

А у наших бойцов такое соображение, что Колчак хоть и морской адмирал, а в волжской водичке захлебнется. Потому что это наша русская народная река и не станет держать она на своей воде продажных тварей, изменников Родины.

Не выйдет, господа империалисты! Но все-таки советскому солдату полагается быть начеку... Где же тут думать о доме да проситься на побывку!

Я не стал даже и подавать докладную. Решил не ездить в Питер, а сел и написал батьке длинное письмо. Написал, вижу - и еще надо писать, одним письмом в Питер не обойтись. И соседям надо написать, и товарищам. Не напишешь - обидятся. Я и принялся за письма.

Сижу я как-то вечером, входит комвзвода:

- Завтра вам явиться к начальнику политотдела.

"Что, - думаю, - такое? Зачем вдруг я понадобился начпобригу? Дел у меня с ним не бывало никаких..."

Пришло утро. Отправляюсь в штаб.

Политотдельская комната полна народу. Шумно, накурено. Я протискался вперед. Выдавали газеты, и вместе с красноармейцами у всех столов толпились рабочие. Свежие номера "Правды", "Бедноты", "Известий" переходили из рук в руки. А красноармейцы брали газеты пачками и укладывали в холщовые наплечные сумки - это были наши ротные и взводные "громкочтецы".

Тут же в толпе я увидел начальника политотдела. Иван Лаврентьич был чисто выбрит, обрил даже голову, и от этого его рыжие усы сразу стали выглядеть пышнее и как бы даже удлинились. На груди у Ивана Лаврентьича сверкала новенькая звездочка из красных стекляшек.

Я оправил на себе гимнастерку и подошел к нему.

Он стоял с плотником. Плотник, что-то объясняя, водил аршином по голой стене. Иван Лаврентьич глядел на него исподлобья и покручивал свой пышный ус.

- Ладно, делай, - сказал он плотнику. - Да гляди, чтобы полки как следует были. Не тяп-ляп!

И повел меня к своему столу.

- Ты что же это, грамотей? - сказал он, разыскивая стул, чтобы сесть. Мы тут библиотеку налаживаем, людей не хватает, книг целый воз, а нет того, чтобы прийти в политотдел да помочь!

Я, ни слова не говоря, засучил рукава и шагнул в угол, заваленный старыми и новыми книгами. Там уже ворошились два-три бойца.

- Обожди-ка, обожди, - удержал меня Иван Лаврентьич, - тут я найду кого поставить. А для тебя вот что. Ты ведь техник?

- Техник, - сказал я.