Бронепоезд Гандзя   ::   Григорьев Николай Федорович

Иван Лаврентьич взял перо и что-то написал на клочке бумаги. Потом передал записку через стол делопроизводителю:

- В приказ! Сапера Медникова Илью зачислить временно по политотделу.

- Ну, а теперь давай поговорим. - Иван Лаврентьич опять поискал свой стул среди толпившихся людей и, не найдя стула, присел на краешек стола. Вот что, - сказал он, усевшись. - В городе есть типография. Какая она, сам посмотришь. Словом, надо, чтобы газету печатала...

Тут нас среди разговора перебили. Ивана Лаврентьича вызвали к телефону, и не успел он и от стола отойти, как его со всех сторон тесно обступили. Начпобриг махнул мне рукой: дескать, кончен разговор.

- Понял, что надо-то? - крикнул он мне уже с другого конца комнаты. Три дня тебе сроку, а на четвертый чтоб выходила газета.

- Есть!

И пустился я исполнять приказание...

Типография в Проскурове была, и рабочие-типографщики уже знали, что затевается газета. Но в этой типографии, кроме афишек заезжих актеров да полицейских объявлений, раньше ничего и не печатали.

Первым делом надо было проверить, исправны ли типографские машины. А как к ним подступиться? Ведь это же все-таки не водопроводное дело...

Глядел я, глядел в типографии на чугунные колеса, обошел их кругом. "Вертятся?" - спрашиваю. "Вертятся, - отвечают рабочие, - если вертеть". "Ну-ка, - говорю, - крутанем!" Крутанули. Забрякали в машине вальцы, начала она махать какими-то рогами. Один из рабочих пустил под вальцы клочок бумаги - бумажка вышла с другого конца машины наружу, ее поддели рога и положили передо мной. Гляжу - и буквы отпечатались:

ПРИКАЗ

Послезавтра, во вторник, должны быть доставлены из каждой деревни, которая получит этот приказ, в германскую местную комендатуру г. Проскурова 40 взрослых, крепких, среднего роста лошадей, которых будет осматривать германская военная комиссия...

Печатник взял у меня из рук бумажку и скомкал.

- Держи карман шире, - усмехнулся печатник. - Дядьки наши по деревням рассудили так, что их благородия германские офицеры и пешком добегут до границы тут недалече, ноги не отвалятся.

- Значит, не дали? Здорово!

- Да что ж, паны невелики, - сказал печатник, - а лошадям лишнее беспокойство.

Рабочие расхохотались и сразу заговорили о деле.

- Будет газета, бумаги только давайте. Пудов хоть с десяток для начала.

Десять пудов бумаги! Да в штабе у нас каждый листок чуть ли не под расписку выдают... Отправился я на поиски бумаги по городу. Где я только не побывал, каких только мест не облазил! День бегал, два бегал - и все никакого проку. Наконец - уже некуда было идти - завернул в аптеку. Думаю себе: "Аптекари всех в городе знают, может быть, и посоветуют мне что-нибудь". Вошел. Гляжу, аптекарь лекарство завертывает и на прилавке у него стопка тонкой розовой бумаги.

Я попросил у него листочек, пощупал. "Не ахти какая бумага, но под машиной, - думаю себе, - пожалуй, не лопнет, можно печатать". И тут я разлился перед аптекарем соловьем, начал уговаривать его уступить бумагу для газеты. Говорю и сам себе удивляюсь, до чего же ласковые, красивые слова получаются.

Вижу, аптекарь обмяк. Потом почесал в затылке, ушел в другую комнату и выволок мне целый тюк бумаги.

"Эге, - думаю, - да этот народ запасливый!" Я еще в одну аптеку завернул - мне и тут собрали тючок обертки. Словом, "бумажный вопрос" разрешился лучше и нельзя. Доставил я бумагу в типографию; говорят мне: краски надо, кистей, керосину - шрифт перемыть. Я опять в город.

А в типографию уже поступили статьи. Иван Лаврентьич написал про Первый конгресс Коммунистического Интернационала. Весть о том, что в Москву пробрались делегаты от коммунистических партий разных стран, восторженно обсуждалась нашими бойцами. Вот смелые люди приехали: им и блокада нипочем, и фронты.